Многое сразу становится яснее. Во-первых, Балмер явно говорил о рынке мобильных телефонов вообще, поэтому его высказывание не следует воспринимать как прогноз, касающийся американского рынка сотовых или мирового рынка смартфонов. Используя информацию консалтинговой компании Gartner, я подсчитал, что в третьем квартале 2013 года доля iPhone в мировой продаже мобильников составляла 6 %[43]. Это выше, чем «2 или 3 %» из предсказания Балмера, но, в отличие от усеченной версии его слов, которую так часто приводят, не так уж смехотворно неверно. Обратите также внимание: Балмер не сказал, что iPhone станет для Apple убыточным продуктом. Он лишь предположил, что этот продукт «может принести компании много денег». И неопределенность все еще остается: насколько больше 2 или 3 % от глобального рынка мобильных телефонов должен захватить iPhone, чтобы это считалось «весомой» долей? Балмер не сказал. И о какой именно сумме шла речь в выражении «много денег»? Опять-таки нет информации.
Так насколько же неверно предсказание Стива Балмера? Безусловно, тон его был резок и уничижителен. В интервью, данном USA Today, он, по всей видимости, откровенно насмехался над Apple. Но слова Балмера были не такими резкими, как тон, и слишком двусмысленными, чтобы мы могли с определенностью заявить: да, его предсказание неверно, более того, настолько грандиозно неверно, что ему самое место в зале предсказательного позора.
Это довольно частое явление: на первый взгляд прогноз прозрачен, как только что вымытое окно, но в итоге оказывается слишком туманным, чтобы можно было достоверно оценить его точность. В связи с этим можно вспомнить об открытом письме, посланном в ноябре 2010 года Бену Бернанке, тогдашнему председателю Федеральной резервной системы. Подписанное длинным списком имен экономистов и экспертов, включая гарвардского историка экономики Ниала Фергюсона и Эмити Шлейс из Совета по международным отношениям, письмо призывало Федеральную резервную систему остановить практику крупномасштабных приобретений активов, известную как «смягчение денежно-кредитной политики», потому что она несет «риск обесценивания валюты и инфляцию». Этот совет проигнорировали, смягчение денежно-кредитной политики продолжилось, однако за последующие годы доллар США не обесценился и инфляция не выросла. Инвестор и комментатор Барри Ритхольц в 2013 году написал по этому поводу, что подписанты «чудовищно ошиблись»[44]. Многие тогда с ним согласились, но последовали и возражения: «Погодите, этого пока не случилось, но еще случится». Ритхольц и другие критики могут поспорить, что в контексте дебатов 2010 года авторы письма имели в виду, что, если продолжится смягчение денежно-кредитной политики, обесценивание валюты и инфляция произойдут в ближайшие 2–3 года. Возможно, что письмо следует понимать именно так – но напрямую в нем нет ни слова о временных рамках. Неважно, стал бы Ритхольц ждать до 2014-го, 2015-го или 2016-го. Сколько бы ни прошло времени, кто-нибудь все равно смог бы сказать: «Погодите, все еще будет»[45].
Кроме того, непонятно, на сколько именно должны упасть доллар и вырасти инфляция, чтобы это считалось «обесцениванием валюты и инфляцией». Что еще хуже, в письме упоминается «риск». Это слово означает, что обесценивание валюты и инфляция – вовсе не обязательное следствие. Так что, если прочитать прогноз буквально, он говорит о том, что обесценивание доллара и инфляция могут случиться, а могут и не случиться. А значит, если этого не случится, прогноз не обязательно окажется неверным. Авторы явно не это хотели донести до адресатов, и не так когда-то люди прочитали это письмо. Но именно это в нем написано, не больше и не меньше.
Итак, вот два примера прогнозов из тех, что попадаются нам чуть ли не каждый день. Оба – серьезные попытки умных людей подступиться к большим проблемам. Оба – на первый взгляд совершенно ясные. По прошествии времени их точность кажется еще более очевидной. Но это не так. Невозможно однозначно сказать, верны эти прогнозы или нет, по разным причинам. Суть в том, что правда тут от нас ускользает.
Оценивать прогнозы гораздо сложнее, чем предполагают. Этот урок я получил сложным путем – из обширного и мучительного опыта.
«Апокалипсис… произойдет»В начале 1980-х многие думающие люди опасались, что концом человечества станут грибы ядерных взрывов. «Если мы будем честны с собой, то должны признать: если не избавимся от ядерных арсеналов, апокалипсис не просто может произойти – он произойдет обязательно, – писал Джонатан Шелл в важной книге «Судьба Земли». – Если не сегодня, то завтра, если не в этом году, то в следующем»[46]. Противники гонки вооружений миллионами выходили на улицы крупных городов по всему западному миру. В июне 1982 года по Нью-Йорку с маршем прошло 700 тысяч человек – это была одна из крупнейших демонстраций в американской истории.
В 1984 году, получив гранты от фондов Карнеги и Макартуров, Национальный совет по исследованиям – исследовательская ветвь Национальной академии наук США – созвал комиссию из самых выдающихся ученых. Целью ее было, ни много ни мало, «предотвратить ядерную войну». В число членов этой комиссии входили три нобелевских лауреата: физик Чарльз Таунс, экономист Кеннет Эрроу и не поддающийся классификации Герберт Саймон, а также множество других светил, включая математического психолога Амоса Тверски. Я был наименее выдающимся из всех них, причем с большим отрывом: тридцатилетний политический психолог, только-только повышенный до старшего доцента в Калифорнийском университете в Беркли. Место за столом мне досталось благодаря не блистательной и полной достижений карьере, а, скорее, благодаря неортодоксальной исследовательской программе, тесно связанной с целью всего этого проекта.
Комиссия добросовестно выполнила свою работу, пригласив широкий круг экспертов: аналитиков разведки, военных офицеров, представителей правительства, специалистов по контролю над вооружениями, советологов, чтобы обсудить назревшие проблемы. Надо сказать, что эксперты тоже представляли собой особенное зрелище: все крайне осведомленные, умные, красноречивые – и вполне уверенные в том, что знают, что происходит и куда мы направляемся.
Хорошо, что по основным фактам мнение у всех было единым. Правивший много лет советский лидер Леонид Брежнев умер в 1982 году, на смену ему пришел дряхлый старик, который вскоре тоже отошел в мир иной, уступив место еще одному старику, Константину Черненко, – тот также, как ожидалось, должен был скоро умереть. В чем члены комиссии не могли достичь согласия – так это в том, что будет дальше. И либералы, и консерваторы сходились во мнении, что следующий советский лидер окажется еще одним непримиримым коммунистом. Ожесточенные споры велись о том, каковы могут быть причины такого поворота событий. Либералы считали, что жесткая политика Рональда Рейгана усилила позицию сторонников жесткого курса в Кремле – а соответственно, это приведет к неосталинистскому откату и ухудшению отношений между супердержавами. Эксперты от консерваторов, в свою очередь, полагали, что советская система идеально отладила искусство тоталитарного самовоспроизводства, поэтому новый босс будет таким же, как и прежний, а Советский Союз и дальше станет угрожать миру во всем мире, поощряя беспорядки и вторгаясь на территории соседних стран. Обе стороны ничуть не сомневались в своей правоте.
Относительно Черненко эксперты действительно не ошиблись – он умер в марте 1985 года. Однако затем поезд истории сделал резкий поворот, а, как однажды заметил Карл Маркс, на таких поворотах интеллектуалы часто в вагонах не удерживаются и вылетают наружу.
В течение нескольких часов после смерти Черненко генеральным секретарем КПСС Политбюро назначило пятидесятипятилетнего Михаила Горбачева. Человек энергичный и харизматичный, Горбачев быстро и резко сменил направление политики. Его курс на гласность и перестройку привел к либерализации Советского Союза. Горбачев также постарался нормализировать отношения с США и прекратить гонку вооружений. Рональд Рейган поначалу реагировал осторожно, но затем отнесся к инициативе с энтузиазмом, и в течение всего нескольких лет мир переместился от перспективы ядерной войны к новой эре, в которой многие люди, включая лидеров Советского Союза и США, видели проблеск надежды на полное уничтожение ядерного оружия.
Такой поворот событий мало кто предвидел. Однако прошло совсем мало времени, и большинство тех, кто ничего подобного не ожидал, почувствовали полную уверенность в том, что они точно знают как причину, по которой это произошло, так и то, что произойдет дальше. Для либералов все было предельно ясно. Экономика СССР рушилась, и новое поколение советских лидеров уже устало от борьбы с Соединенными Штатами. «Мы не можем продолжать так жить», – сказал Горбачев своей жене Раисе за день до вступления в должность[47]. Так что этого просто не могло не случиться – а значит, если посмотреть под правильным углом, ничего удивительного и не произошло. И нет, никакой заслуги Рейгана тут не было. Напротив, его риторика «империи зла» только укрепляла старую власть Кремля и задерживала неизбежное. Консерваторам объяснение тоже казалось очевидным: Рейган не поддался на провокации Советов, повысил ставку гонки вооружений, и Горбачеву пришлось сбросить карты. Все это было предсказуемо, если смотреть на ситуацию в верном ретроспективном свете.
