Искандеру
Я ехал по полю пустому;И свеж и сыр был воздух, и луна,Скучая, шла по небу голубому,И плоская синелась сторона;В моей душе менялись скорбь и сила,И мысль моя с тобою говорила.Все степь да степь! нет ни души, ни звука;И еду вдаль я, горд и одинок —Моя судьба во мне. Ни скорбь, ни скукаНе утомят меня. Всему свой срок.Я правды речь вел строго в дружнем круге —Ушли друзья в младенческом испуге.
И он ушел – которого, как братаИль как сестру, так нежно я любил!Мне тяжела, как смерть, его утрата;Он духом чист и благороден был,Имел он сердце нежное, как ласка,И дружба с ним мне памятна, как сказка.
Ты мне один остался неизменный,Я жду тебя. Мы в жизнь вошли вдвоем;Таков остался наш союз надменный!Опять одни мы в грустный путь пойдем,Об истине глася неутомимо,И пусть мечты и люди идут мимо.
1846* * *
В пирах безумно молодость проходит;Стаканов звон да шутки, смех да крикНе умолкают. А меж тем не сходитС души тоска ни на единый миг;Меж тем и жизнь идет, и тяготеетНад ней судьба, и страшной тайной веет.Мне пир наскучил – он не шлет забвеньяДушевной скорби; судорожный смехНе заглушает тайного мученья!..
<1848–1849(?)>
Арестант
Ночь темна. Лови минуты!Но стена тюрьмы крепка,У ворот ее замкнутыДва железные замка.Чуть дрожит вдоль коридораОгонек сторожевой.И звенит о шпору шпорой,Жить скучая, часовой.«Часовой!» – «Что, барин, надо?»«Притворись, что ты заснул:Мимо б я, да за оградуТенью быстрою мелькнул!Край родной повидеть нужноДа жену поцеловать,И пойду под шелест дружныйВ лес зеленый умирать!..»
«Рад помочь! Куда ни шло бы!Божья тварь, чай, тож и я!Пуля, барин, ничего бы,Да боюся батожья!Поседел под шум военный…А сквозь полк как проведут,Только ком окровавленныйНа тележке увезут!»
Шепот смолк… Все тихо снова…Где-то Бог подаст приют?То ль схоронят здесь живого?То ль на каторгу ушлют?Будет вечно цепь надета,Да начальство станет бить…Ни ножа! ни пистолета!..И конца нет сколько жить!
1850
К Н. <А. Тучковой>
На наш союз святой и вольный —Я знаю – с злобою тупойВзирает свет самодовольный,Бродя обычной колеей.
Грозой нам веет с небосклона!Уже не раз терпела тыИ кару дряхлого закона,И кару пошлой клеветы.
С улыбкой грустного презреньяМы вступим в долгую борьбу,И твердо вытерпим гоненья,И отстоим свою судьбу.Еще не раз весну мы встретимПод говор дружных нам лесовИ жадно в жизни вновь отметимСчастливых несколько часов.
И день придет: морские волныОпять привет заплещут нам,И мы умчимся, волей полны,Туда – к свободным берегам.
<Начало 50-х годов>* * *
Опять знакомый дом, опять знакомый садИ счастья детские воспоминанья!Я отвыкал от них… и снова грустно радПодслушивать неясный звук преданья.Люблю ли я людей, которых больше нет,Чья жизнь истлела здесь, в тиши досужной?Но в памяти моей давно остыл их след,Как след любви случайной и ненужной.А все же здесь меня преследует тоска —Припадок безыменного недуга,Все будто предо мной могильная доскаКакого-то отвергнутого друга…
<1856>
Die Geschichte[4]
За днями идут дни, идет за годом год —С вопросом на устах, в сомнении печальномСлежу я робко их однообразный ход;И будто где-то я затерян в море дальнем —Все тот же гул, все тот же плеск валовБез смысла, без конца, не видно берегов;Иль будто грежу я во сне без пробужденьяИ длинный ряд бесов мятется предо мной:Фигуры дикие, тяжелого томленьяИ злобы полные, враждуя меж собой,В безвыходной и бесконечной схваткеВолнуются, кричат и гибнут в беспорядке.И так за годом год идет, за веком век,И дышит произвол, и гибнет человек.
<1856>
Предисловие к «Колоколу»
Россия тягостно молчала,Как изумленное дитя,Когда, неистово гнетя,Одна рука ее сжимала;Но тот, который что есть силРебенка мощного давил,Он с тупоумием капралаНе знал, что перед ним лежало,И мысль его не поняла,Какая есть в ребенке сила:Рука ее не задушила, —Сама с натуги замерла.
В годину мрака и печали,Как люди русские молчали,Глас вопиющего в пустынеОдин раздался на чужбине;Звучал на почве не родной —Не ради прихоти пустой,Не потому, что из боязниОн укрывался бы от казни;А потому, что здесь языкК свободомыслию привыкИ не касалася оковаДо человеческого слова.
Привета с родины далекойДождался голос одинокой,Теперь юней, сильнее он…Звучит, раскачиваясь, звон,И он гудеть не перестанет,Пока – спугнув ночные сны —Из колыбельной тишиныРоссия бодро не воспрянет,И крепко на ноги не станет,И – непорывисто смела —Начнет торжественно и стройно,С сознаньем доблести спокойнойЗвонить во все колокола.
1857
Осенью
Как были хороши порой весенней неги —И свежесть мягкая зазеленевших трав,И листьев молодых душистые побегиПо ветвям трепетным проснувшихся дубрав,И дня роскошное и теплое сиянье,И ярких красок нежное слиянье!
По сердцу ближе вы, осенние отливы,Когда усталый лес на почву сжатой нивыСвевает с шепотом пожелклые листы,А солнце позднее с пустынной высоты,Унынья светлого исполнено, взирает…Так память мирная безмолвно озаряетИ счастье прошлое, и прошлые мечты.
<1857–1858>* * *
Сторона моя родимая,Велики твои страдания,Но есть мощь неодолимая,И полны мы упования:
Не сгубят указы царскиеРуси силы молодецкие,Ни помещики татарские,Ни чиновники немецкие!
Не пойдет волной обратноюВолга-матушка раздольная,И стезею благодатноюРусь вперед помчится – вольная!
1858* * *
Свисти ты, о ветер, с бессонною силойВо всю одинокую ночь,Тоску твоей песни пустынно унылойЕще я берусь превозмочь.
Я стану мечтать величаво и стройноПро будущность нашей страны, —В доверчивой мысли светло и спокойно.Мне делом покажутся сны.
Я вспомню о прошлом, о жизни сердечной,Таинственном шепоте дев,И детской дремотой забудусь беспечноПод твой похоронный напев.
1859
Памяти Рылеева
В святой тиши воспоминанийХраню я бережно годаГорячих первых упований,Начальной жажды дел и знаний,Попыток первого труда.Мы были отроки. В то времяШло стройной поступью бойцов —Могучих деятелей племяИ сеяло благое семяНа почву юную умов.
Везде шепталися. ТетрадиХодили в списках по рукам;Мы, дети, с робостью во взгляде,Звучащий стих свободы ради,Таясь, твердили по ночам.Бунт, вспыхнув, замер. Казнь проснулась.Вот пять повешенных людей…В нас сердце молча содрогнулось,Но мысль живая встрепенулась,И путь означен жизни всей.Рылеев мне был первым светом…Отец! по духу мне родной —Твое названье в мире этомМне стало доблестным заветомИ путеводною звездой.Мы стих твой вырвем из забвенья,И в первый русский вольный день,В виду младого поколенья,Восстановим для поколеньяТвою страдальческую тень.
Взойдет гроза на небосклоне,И волны на берег с утраНахлынут с бешенством погони,И слягут бронзовые кониИ Николая и Петра.Но образ смерти благородныйНе смоет грозная вода,И будет подвиг твой свободныйСвятыней в памяти народнойНа все грядущие года.
1859* * *
Среди сухого повтореньяНочи за днем, за ночью дня —Замолкших звуков пробужденьеВолнует сладостно меня.
Знакомый голос, милый лепетИ шелест тени дорогой —В груди рождают прежний трепетИ проблеск страсти прожитой.
Подобно молодой надежде,Встает забытая любовь,И то, что чувствовалось прежде,Все так же чувствуется вновь.
И, странной негой упоенный,Я узнаю забытый рай…О! погоди, мой сон блаженный,Не улетай, не улетай!В тоске обычного броженьяСмолкает сна минутный бред,Но долго ласки и томленьяЛежит на сердце мягкий след.
Так, замирая постепенно,Исполнен счастия и мук, —Струны внезапно потрясеннойТрепещет долго тихий звук.
<1859–1860>* * *
С какой тревогой ожиданья,Биеньем сердца, час за час,Я жаждал, не смыкая глаз,Минуты раннего свиданья.
Чу! брезжит. Свежею струейВ дремотном воздухе пахнуло,Лист шепчет; в чаще кустовой,Чирикнув, пташка пропорхнула,И галок кочевой народПустился в утренний полет.
<1860–1861(?)>* * *
Мой русский стих, живое словоСвятыни сердца моего,Как звуки языка родного,Не тронет сердца твоего.На буквы чуждые взираяС улыбкой ясною, – умей,Их странных форм не понимая,Понять в них мысль любви моей.Их звук пройдет в тиши глубокой,Но я пишу их потому,Что этот голос одинокой —Он нужен чувству моему.И я так рад уединенью:Мне нужно самому себеСказать в словах, подобных пенью,Как благодарен я тебе —За мягкость ласки бесконечной;За то, что с тихой простотойПочтила ты слезой сердечной,Твоей сочувственной слезой, —Мое страданье о народе,Мою любовь к моей странеИ к человеческой свободе…За все доверие ко мне,За дружелюбные названья,За чувство светлой тишины,За сердце, полное вниманьяИ тайной, кроткой глубины.За то, что нет сокрытых тернийВ любви доверчивой твоей,За то, что мир зари вечернейБлестит над жизнию моей.
<1862–1864>
Exil[5]
