Искренне ваша Мэйнард Коулз, главный редактор».
Она посмотрела на письмо. Впервые в жизни у нее что-то получилось. Ее бросало то в жар, то в холод. Она широко открыла рот и крикнула:
— Ма!
— Я в своей комнате! — отозвалась та.
Она бросилась в родительскую спальню, где ее мать, сидя на кровати, натягивала чулки. От великого к смешному, подумала Маккензи и сунула матери под нос письмо.
— Я прошла в финал! Конкурса талантов в «Дивайн»! Посмотри!
Ее мать взяла письмо и потянулась за очками. Она читала медленно, проговаривая слова, а потом засияла.
— Дай я тебя поцелую! С удачей!
Маккензи по привычке склонила голову, но глаза ее смотрели прямо вперед.
— Ты победишь в конкурсе, — сказала ей мать. — Я сердцем чувствую.
— Я тоже чувствую. — Маккензи стояла и смотрела в окно на серое здание напротив. Из соседних квартир до нее доносился запах подгоревшего хлеба, но больше это не приводило ее в уныние, потому что она была уверена, что сможет отсюда выбраться. Она будет жить в чистом красивом здании, какие изображают в «Вог» в разделе «Жилище».
— Я знаю, я буду — повторила она, — Я перехвачу пирожок по пути в школу.
Она выбежала из комнаты, а Эстер Голдштайн вздохнула и потянулась за другим чулком.
Буквально за год Колин Бомон стал самым преуспевающим художником по костюму в Америке. Он рисовал как никто другой. Его умение ярко и броско раскинуть рисунок на странице прекрасно сочеталось с великолепными зернистыми черно-белыми фотографиями Джейн Шримптон, Твигги и Пенелопы Три, имена которых постоянно мелькали на блестящих страницах журналов. «Нью-Йорк таймс» пригласил его привнести свежую струю в колонки, отведенные стилю. Его рисунки ворвались и в витрины магазинов, там они смотрелись еще лучше.
— Хватай его, пока тебя не опередил Блумингдейл, — посоветовала однажды утром Корал Уэйленду.
— Он разбирается в молодежной моде? — спросил Уэйленд.
— Он разбирается во всем! — восторженно заявила Корал, сидя за столом в редакции журнала. — Он действительно из Лондона! Он учит меня последним лондонским словечкам. О, ты будешь его просто обожать, Уэйленд.
Правда заключалась в том, что она ревностно старалась удерживать их порознь, ей не нужны были два кавалера в один вечер. Но пришло время пригласить Колина Бомона на обед, на вечер, на интимную беседу в модный ресторан.
— Никто так не беседует тет-а-тет, как Колин, — радостно сообщила она и была очень довольна собой, потому что Колин был ее открытием. Он действительно был лилипутом, все с этим соглашались. Некоторые даже называли его «гномом», но, казалось, это только увеличивает его привлекательность. В первый раз Колина пригласили на обед только из чувства сострадания, но его новые друзья извлекли из их общения гораздо больше, чем он сам. К его мнению в отношении моды охотно прислушивались, и особенно потому, что Британия, похоже, приобретала вес в этой индустрии. Но больше всего сказывалось умение Колина концентрироваться, отсутствие «эго», способность слушать; это производило на его новых знакомых сильное впечатление, и они становились его друзьями. Он принадлежал к особому типу людей, которые без всяких усилий разделяют беды и тяготы других. Некоторые даже утверждали, что беседа с этим почти карликом, сделавшим блестящую карьеру, сама по себе создавала ощущение, что для человека нормального роста жизнь не так уж и трудна. Все сходились во мнении, что он был лучше (и дешевле) любого психоаналитика, а к тому же был достаточно квалифицирован, чтобы в этом качестве обсуждать любой аспект проблемы. Художника по костюму допускали всюду: в мастерскую модельера, в редакцию журнала, в рекламное агентство — и он посвящался во все сплетни, во все новости. Колин был чрезвычайно скромен, а сам рассказывал удивительные истории.
— Я с нетерпением ожидаю встречи с вами! — заявил Уэйленд.
Через месяц после их знакомства Уэйленд гордо шествовал со своим новым художником, приглашенным для работы в магазине, по филиалу «ХК» на Тридцать четвертой улице, и рассматривал двенадцать витрин, для которых Колин набросал несколько рисунков соответствующих размеров. После осмотра они выпили и отправились пообедать. Уэйленд выбрал довольно модный ресторан, куда ходили ревностные поклонники моды. Уэйленду было нелегко с его собственными комплексами по поводу внешнего вида пойти с этим крошечным странным человечком. Но, как Корал и обещала, в нем было нечто, заставившее забыть обо всех опасениях. Он был очень остроумен, иногда даже злоязычен; он с сочувствием отнесся к проблеме «вечного одиночества» Уэйленда и облегчил его страдания.
— Я очень рад, что мы подружились, — сказал Уэйленд, когда вечер подходил к концу. — Может быть, мы на старости лет поселимся, как две старые девы, в какой-нибудь необыкновенной деревушке в Новой Англии.
Колин весь передернулся. Он не упоминал о своей сексуальной жизни, он никогда об этом не говорил. Просто Уэйленд сделал неуклюжую попытку выведать что-нибудь у него.
— У нас, мужчин, работающих в индустрии моды, есть свой неофициальный клуб, — болтал Уэйленд, пока они шли по Лексингтон авеню. — Раз в две недели по четвергам — и никак нельзя пропустить — мы обмениваемся новостями, которые слишком неприличны для женского уха. Я очень хочу пригласить и вас туда. Там даже можно встретить красивую женщину и приударить за ней!
Колин нашел свой ключ и повернулся к Уэйленду. Они уже подошли к двери его квартиры. Уэйленд не ожидал, что его пригласят войти: жилище Колина уже считалось чем-то мифическим. Может быть, квартира слишком убога, чтобы ее демонстрировать, подумал Уэйленд.
— Уэйленд, я не гомосексуалист, — спокойно сказал Колин.
— О, дорогой мой! — заволновался Уэйленд и засунул руки в карманы. — Я думал… я считаю, что вы не… теперь я так по-дурацки чувствую себя из-за того, что рассказал вам о моих ужасных любовных делах…
— Любовь — это любовь, — улыбнулся Колин. — Я никогда не берусь судить любовные истории моих друзей. Но поскольку вы так много рассказали мне, я могу тоже рассказать вам, что я влюблен, влюблен в человека, которого мы оба хорошо знаем. Что бы ни случилось…
— Но кто это? — Глаза Уэйленда широко раскрылись от любопытства. — Я его знаю? Я имею в виду ее?
Колин заколебался.
— Конечно, это Корал, — наконец сказал он. — С того самого дня, когда я ее встретил.
— О Боже! — Уэйленд открыл рот от изумления. — Но ведь она обожает вас! Она не устает расточать похвалы в ваш адрес. Она…
— В качестве художника и друга, — напомнил ему Колин. — Она не видит во мне мужчину. Уэйленд, посмотрите на меня! Какие могут быть надежды у такого карлика, как я, на…
