class="p1">— Слушай, — сказал он, — у меня ощущение, что я с ума схожу. Что случилось? Какой-то абсурд. Тебя о помощи просили. А ты его даже не впустил.
— Что у меня, постоялый двор, что ли?
Осекся, но поздно.
Пал Палыч растопыренные толстые пальцы к пухлым щекам прижал, как бы стремясь внезапный румянец скрыть. Медленно поднялся.
— Пал Палыч, не надо, — пытался я его остановить. — Они воры, обыкновенные воры. Они у меня в шкафу шуровали.
Пал Палыч старался не встречаться со мной взглядом. Вышел в прихожую.
Я за ним. Вцепился в лацканы его пиджака.
— Если вы уйдете, я себе никогда не прощу.
— Валера, ну что ты, — сказал он. — Я действительно, — тут он сделал жалкую попытку улыбнуться, — загостился.
Я впивался глазами в его доброе лицо. Он отворачивался.
В тишине гулко пульсировали часы. Трубы пели, как мартовские коты. И вдруг с грохотом — мы оба вздрогнули — что-то обрушилось в комнате. Мы устремились туда. На полу валялась расколовшаяся полка.
Пал Палыч, подобрав длинные полы пальто, горестно и любовно опустился на корточки перед ее останками.
Я облегченно вздохнул.
ВЗГЛЯД В ПОДЗОРНУЮ ТРУБУ
От графика мы безнадежно отставали, Голубкина нас подхлестывала, хотя мы и без того от кульманов не отходили.
— Мы отдохнем, дядя Ваня, отдохнем, — говорил Даня и при этом нервно хохотал.
Вместо Лаврентьева временно оформили худого, лысоватого и всегда гладко выбритого мужчину. На столе Лаврентьева новенький — Козлов была его фамилия — навел идеальный порядок. Если мне или Дане случалось положить к нему бумажку или карандаш, он воспринимал это как личную обиду и демонстративно возвращал забытый предмет владельцу.
Меня он тем не менее выбрал доверенным лицом. Пристал вместе ходить в буфет и за обедом рассказывал, почему ушел с предыдущей работы. Тамошний начальник пришелся ему не по вкусу.
— Я сперва думал, ему нужен мальчик-стажер, — говорил он, присвистывая вставными зубами. — Стажер, который слушал бы его раскрыв рот. Но, оказалось, ему нужен профессор, с которым он мог бы обращаться, как со студентом, чтобы самому при этом чувствовать себя академиком.
У меня голова шла кругом от этих нанизываний. Даня, если ему случалось при подобных разговорах присутствовать, начинал нервно дрыгать ногой.
Голубкиной Козлов нравился, Данины акции пошли на убыль. Когда Козлов выходил из комнаты, Даня шипел, косясь на дверь:
— Меня где хочешь возьмут. Я профессионал, свою зарплату везде заработаю.
— Два места подыскивай, — говорил я, сам не зная, в шутку или всерьез.
Однажды Козлов позвал меня к себе в гости. Жил он один, имел, как и я, однокомнатную квартиру.
Я толкнулся в кабинет к Пал Палычу — предупредить, чтоб вечером меня не ждал.
— Нельзя, — запоздало крикнула Танечка-секретарша, но я уже голову в дверь просунул. И замер. В кресле для посетителей сидела супруга Пал Палыча. Сам Пал Палыч цвел, как именинник. Они были настолько поглощены друг другом, что не заметили моего вторжения. Я попятился. Тут Пал Палыч поднял глаза.
— Валера… — сказал он.
Она меня увидела и тоже обрадованно закивала.
— Вы знакомы? — спросил Пал Палыч.
— Еще бы, — сказал я. — На Новый год рядом сидели.
За окном сверкнуло. Совсем как в тот вечер, когда мы с Пал Палычем укрылись от грозы в кафе.
— Валера, — сказал Пал Палыч. — Я в отпуск ухожу. — Тут они друг на друга посмотрели с нежностью. — Нам квартиру нужно в порядок привести. Мы ремонт начинаем.
— Если потребуется моя помощь, звоните, — сказал я.
— Спасибо, — не на меня, а на нее глядя, сказал Пал Палыч.
— Спасибо, — ласково улыбнулась она.
Козлов поил меня чаем. С тортом. Он, оказывается, был еще и художник, рисовал картины. Стены увешаны пейзажами и натюрмортами. О каждой из картин Козлов подробно рассказал, где и при каких обстоятельствах ее писал. Обещал какую-нибудь подарить. На службу он ходил только потому, что творчество его еще не оценили. Но он твердо верил в свою звезду.
— А в черчении я вообще король, — сказал он. — Таких специалистов раз-два и обчелся.
На столе у него среди аккуратно разложенных кистей всех номеров я обнаружил детский калейдоскоп. Картонную синюю трубочку. Вращая, посмотрел на свет. Мозаичные узоры из разноцветных стекляшек складывались и распадались.
— Моя подзорная труба, — похвастал Козлов. — Я через нее за жизнью всей планеты наблюдаю.
— Очень интересно, — пожалел его я.
— Жизнь — мозаика судеб, сочетание цветов, — сказал Козлов. — Но, чтобы понять весь рисунок полностью, надо на такую высоту подняться, какая нам не по силам.
Это я запомнил.
НОЧЬЮ
Козлов сказал:
— Я постоянно ловлю себя на том, что пытаюсь предсказать, дофантазировать жизнь тех, кого вижу вокруг. Какими станут эти люди лет через десять? Двадцать?
Я не знал, что через год, холодным воскресным днем, буду бродить по кладбищу в поисках художника (они приходят сюда в выходные подхалтурить), чтобы просить сделать на плите еще одну надпись.
Я никого не найду и вспомню о Козлове. Он приедет тотчас, привезет краску в баночке из-под горчицы и тонкую кисть.
— Да, — вздохнет он, — долго прожил ваш дедушка…
ТЕЛЕФОННАЯ СВЯЗЬ
За окном мокрые крыши, асфальт лоснится, темнеет рано.
Я работал допоздна, все уходили, а я оставался — чертил помаленьку, и сознание, что дело продвигается, мне давало удовлетворение.
Но вот субботы, воскресенья… Пропасть времени, некуда девать. А ведь еще зиму надо пережить.
Иногда звонили полузнакомые, грозились нагрянуть. Я отвечал, что занят.
Как-то Генкина сестра позвонила. Я не сразу ее вспомнил.
— Здравствуйте, это Зоя. Ну, куда же вы пропали, Валерий? Я вас часто вспоминаю.
— До Нового года проект надо закончить, — сказал я. — Замотан ужасно.
— Какие книжки вы сейчас читаете?
— Никаких.
— Вы знаете, ведь у Гены скоро день рождения…
А однажды прорезался междугородный.
— Валерий?
— Да.
— Это Илона.
— Кто?
— Илона. Из Вильнюса. Мне телефон поставили, вот я и решила позвонить. — Неловко засмеялась, видно, не была уверена, что ее звонку рады.
— Ну как у вас дела?
Я мысленно плечами пожал:
— Спасибо, нормально.
— Это такое слово. Никакое. Оно ничего не означает.
— Извините, а где мы с вами виделись? — В трубке затрещало, я не расслышал ответа. — Что?
— Я говорю: ваша фамилия не Скрыга?
— Нет, — сказал я.
— Спасибо, — не к месту поблагодарила она и положила трубку.
Два голоса из двух отдаленных географических точек в запутанном переплетении телефонной сети случайно встретились. И канули. И никогда я не узнаю, что за Илона, и она никогда не узнает, с кем говорила. В девять часов три минуты вечера.
А то вдруг явственно вспомнилось: был, был какой-то Егор,
