Сидящие за столом вельможи и гости не были ошеломлены услышанной новостью из уст Теймураза, особенно о благоволении шахиншаха, ибо знали о тонкостях восточного слова, знали мысли кахетинских Багратиони, особенно же Теймураза. И то было им ведомо, что выставление желаемого уже исполненным и свершившимся невольно способствовало его действительному исполнению. Нет, они не были ошеломлены, однако до конца вникнуть в сокровенные помыслы тоже не смогли.
Несмотря на усердные хлопоты, тщательно и щедро накрытый стол выглядел скорее как поминальный, чем праздничный, хотя все было будто безукоризненно: вдоволь еды и питья, песен и пляски, музыки с музыкантами.
А назавтра, еще до восхода солнца, царь в сопровождении свиты и войска выехал из Греми.
* * *
Царица цариц Кетеван готовилась к отъезду. Главой посольства объявили уже повзрослевшего царевича Левана. С подчеркнутой учтивостью поручила ему позаботиться о подарках для шаха, отобрать и упаковать собственные одеяния. Лошадей в конюшне выбирала сама. Своего старого коня решила оставить дома, пожалела — еще падет в пути. Свои вещи в сундук уложила собственноручно. Большую часть личных драгоценностей и украшений, древнюю рукопись „Вепхвисткаосани“[32], свою саблю с кинжалом передала Хорешан с наказом: случись так, что я не вернусь, драгоценности мои справедливо разделишь между невестками — от меня, конечно, — а саблю и кинжал отдашь Датуне на память. И еще добавила: я бы сама ему отдала, но, кто знает, вдруг я вернусь и мне самой оружие это понадобится, к новому я уж не привыкну, а дареное обратно не смогла б взять. Потому-то этот мой дар передашь ему именно тогда, когда наверняка убедишься… что они мне больше не понадобятся.
В прислуги выбирала женщин немолодых — старше себя годами, бездетных, неказистых. Молодым велела оставаться дома, к другим делам приставила; старому Георгию, уроженцу Кизики[33], велела быть ее личником и Левану посоветовала молодых в свиту свою не набирать, они, мол, здесь нужнее. И вообще большую свиту не захотела, двадцать человек всего включила: лишь на нашей земле, мол, нам придется держать ухо востро, а в шахских владениях нас будут охранять. К царевичу еще сам Теймураз приставил двух удалых тушинов, отличающихся смелостью и сообразительностью, повелев им глаз с него не спускать. Царица же, не противясь наказу сына, примирительно сочла, что двух молодых парней для охраны царевича достаточно, остальных выбирала сама — мужей пожилых, но еще крепких, разумных, особенно тех, кого лично знавала и кому доверяла сполна.
Кетеван распорядилась увязать в дорогу пять тонэ хлеба, приготовить двадцать гуда[34] сыру, када — пироги и сласти — велела уложить тоже в гуда, чтоб лучше сохранились, не сохли. Копченое мясо в чанах погрузили на крытые арбы. Быков велено было запрягать старых — все молодое жалела, берегла царица, не хотела брать на чужбину. Вместе с Леваном наметила предстоящий сложный путь в присутствии старого Георгия, который ранее сопровождал Теймураза в Исфаган, находясь при нем во все время его пребывания там, и хорошо знал дорогу. Не забыла Кетеван про чурчхелы[35], сушеный инжир и персики, ибо их особенно любил Александр. Велела насыпать в гуду любимое Леваном лобио. Коней и быков приказала наново подковать в царской кузнице. Оглобли, копылья, шкворни, подпорки аробные — все проверила самолично, колеса велела снять и оси смазать говяжьим жиром. Ничего не забыла. Все или сама готовила, или же наблюдала, следила, проверяла, как готовили другие.
…Клонился к закату последний предотъездный день. Завтра на рассвете царица цариц со своей свитой собиралась покинуть Гремский дворец.
Во дворце еще не погасли бледные лучи осеннего солнца, а низина уже блаженно тонула в тиши вечерних сумерек.
Из дворцовых ворот вышли трое: Кетеван вела Датуну, бережно обхватив его за плечи, за ними на почетном расстоянии следовал верный слуга Георгий при сабле и кинжале.
Из всех троих внуков Кетеван менее всего трудов и забот вложила в воспитание младшего, Датуны, но из троих он был ей более всех люб как младший, как самый озорной, неугомонный, живой и смышленый. Царица-бабушка чувствовала, что на становление характера Левана и Александра, на их душу свой беспощадный отпечаток наложило сиротство, хотя Кетеван и самозабвенно заботилась о них. Однако, рано овдовевшая, жившая чуть ли не нахлебницей при дворе свекра, поглощенная вечными заботами о детях, измученная тревожными мыслями и даже борьбой за их жизнь, сама она была лишена человеческой любви и ласки. В особенности тяжкой стала ее жизнь, когда Теймураз вынужден был находиться в Имерети, тогда много чисто мужских забот легло на ее плечи. Именно потому-то она и Не была столь нежной и душевной к старшим внукам-сироткам, сколь молодая Хорешан, одаривающая младшего царевича, своего первенца, всеми благами нежной материнской любви. Правда, чувствительный и душевный по природе Теймураз старался окружить любовью осиротевших сыновей, но его чувства подавлялись мужской суровостью.
Думая об этом, Кетеван ласково провела теплой рукой по красивому лицу младшего внука. Она чувствовала, сердцем понимала, что эта ласка шла от ее любви к Левану и Александру младенческой поры, а сейчас ей хотелось выказать мальчику наполнявшие ее душу нежность и любовь.
— Тебе не холодно, дитя мое?
— Нет, бабушка, я холода не боюсь, — с мальчишеской горделивостью ответил Датуна своим звучным голоском, выразительно посмотрев на бабушку своими огромными глазами, которыми так часто любовались старшие братья. Они особенно были привязаны к младшему, баловали его своим покровительством, вовлекали в свои затеи, брали с собой на охоту и на рыбную ловлю, но праву старшинства оберегали от любой случайности или опасности. Все это он замечал, а потому-то любил их еще крепче, тянулся к ним все сильнее. — Позавчера Леван взял меня с собой в Алаверди, на нашу пасеку. Мы всю ночь там провели, соты из ульев вынимали. До рассвета из десяти ульев мед собрали, и я ни чуточки не замерз.
— То-то, я смотрю, вы распухшие вернулись оба.
— Да меня Леван близко к пчелам не подпускал, сам возился и с ульями, и с пчелами. А я только смотрел издалека. Бабушка, вы весь мед заберете с собой?
— Почему же, сынок, половину тебе Оставим.
— Да я не потому спрашиваю! Зачем мне половина! Если на то пошло, мне совсем ничего не надо… Александр больше моего любит мед. Если там меда не будет, у кого он должен просить? Ты лучше ему отвези и всю мою долю, бабушка.
— Там все есть, мой мальчик.
— Наш мед все-таки особенный. Такого там не будет. У нашего вкус и аромат акации, и потом наш мед — все-таки наш мед…
Бабушка ничего не ответила, только крепче обняла внука за плечо, а он в ответ теснее прижался к ней.
Некоторое время они шли молча. Миновали хоромы князей и подошли к речке Болия. Первой по деревянному мостику перешла через нее Кетеван, за ней шел Датуна, Георгий же по-прежнему замыкал шествие. Когда они ступили на землю монахов и стали подыматься по тропке, ведущей к крепости и монастырю Всех святых, царица пропустила Датуну вперед.
— Бабушка, какая ты у меня крепкая, сильная. Я все время хочу тебя опередить, но никак не могу догнать.
— Это тебе так кажется, милый, что я сильная и крепкая.
— А вот и нет! И отец всегда гордится силой твоей и умом. Накануне отъезда в Картли он зашел в нашу комнату поздно ночью, думал, что мы уже спим. Сначала меня поцеловал, потом встал на колени перед тахтой Левана и долго, осторожно целовал его. Ни он, ни я не спали, но притворились спящими. Ты же знаешь, если б мы не спали, он бы не стал нас нежить. Левана он очень долго ласкал… — Мальчик остановился на середине горы. Остановилась, повинуясь его желанию, и Кетеван, встал поодаль и Георгий. — Потом он молил за нас господа и к тебе обратился, как к богине: „Мать моя родимая, говорит, поручаю мудрости и силе, стойкости твоей сыновей моих, тобой вскормленных и вспоенных сирот. Ты взрастила моих первенцев-сирот, тебе я и доверяю их взрослыми. Я молю бога, чтобы вы, все втроем, благополучно возвратились к очагу нашему. Да будет и отец, и царь Теймураз жертвой преданности и нежной любви к вам…“
— Жертвенность отца — он правильно сказал, но жертвенность царя — я не согласна… — прервала внука Кетеван и медлить уже не захотела более, двинулась дальше.
Подойдя к крепостной ограде, царица цариц решительно постучала в ворота. Сторожевой, выглянув в щелку и узнав ее, не спрося никого, поспешно снял засов.
Тяжелые дубовые створки со скрипом распахнулись.
Кетеван поднялась по ступенькам, пересекла склон небольшой лужайки и направилась прямо к царским покоям. Хлопотавшие возле марани монахи только на мгновение обернулись к пришедшим и опять принялись за свое дело: они пилили дрова, кололи и складывали поленья на зиму. Сторожевой снова запер ворота на засов и поспешил следом за царицей, шелестя длинным подолом рясы и шаркая шлепанцами.
