Абеляр был вынужден покинуть Лан, но с почестями, достойными победителя. Он вернулся в Париж, и на сей раз — поскольку его репутация затмила собой авторитет и славу всех иных кандидатов — на пост главы школы собора Нотр-Дам. Он пишет: «Я вновь взошел на кафедру, давно мне предназначенную, откуда я был изгнан». На сей раз он «царил безраздельно». Он был в Париже, всегда влекшем его к себе и всегда возбуждавшем его честолюбивые помыслы, самым известным, самым прославленным преподавателем, и не только в области диалектики, но и в области теологии, ибо тотчас же вновь начал комментировать Книгу пророка Иезекииля, то есть вернулся к занятиям, столь резко и грубо прерванным в Лане. Теперь у него более не имелось соперников, ибо ему не было равных.
Гийом из Шампо после 1113 года окончательно покинул Париж и обосновался в Шалоне, куда был назначен епископом. Итак, Абеляру сопутствовал ни с чем не сравнимый успех. Он пишет: «Лекции эти были столь хорошо приняты, что вскоре мое влияние и мой авторитет в качестве теолога достигли того же высокого уровня, что я имел прежде в области философии. Воодушевление и восторги по поводу моих лекций множили количество слушателей двух читаемых мной курсов». Никогда прежде парижские школы не видели такого наплыва школяров, и на сей счет мы располагаем свидетельствами не только Абеляра. «Далекая Бретань направляла к тебе на обучение своих невежественных, крепких телом сыновей. Уроженцы окрестностей Анжера, подавляя свою грубость и преодолевая неотесанность, принялись тебе служить. Жители Пуату, гасконцы, иберийцы, нормандцы, фламандцы, тевтоны и швабы сговаривались, дабы восхвалять тебя и посещать твои лекции, проявляя при этом великое усердие; все жители города Парижа и обитатели всех провинций Галлии, как близких, так и далеких, жаждали внимать твоим речам, словно никакая мысль, имеющая отношение к науке, не могла быть высказана ничьими устами, кроме твоих». Так выражал свои восторги в адрес Абеляра его современник, некий Фульк (Фульхерий) Дейльский, настоятельно подчеркивавший тот факт, что слава Абеляра гремела по всему миру: «Рим посылал к тебе в учение своих учеников; этот город, прежде даровавший слушателям своих школ знания по всем искусствам, теперь, отправляя к тебе своих школяров, показывал, что, будучи городом большой учености, он признает, что ты обладаешь еще большей ученостью. И ни дальняя дорога, ни высоченные горы, ни глубокие пропасти, никакие тяготы пути не могли помешать школярам спешить к тебе, невзирая на все опасности и на грабителей». Известны имена некоторых учеников Абеляра, тоже прославившихся в веках, и среди них итальянец Гвидо де Кастелло, которому было суждено стать папой римским под именем Целестина II, а также англичанин Иоанн Солсберийский.
Другие, менее известные, тоже сыграли определенные и весьма значительные роли в свое время. Таков был Готфрид Оксерский, позднее выступивший против своего учителя; или Беренгарий из Пуатье, который, напротив, пылко и страстно выказывал Абеляру свою преданность в тяжелые минуты его жизни. Епископ Стефан в 1127 году принял решение вывести епископальную школу за пределы собора Нотр-Дам и с согласия капитула запретил школярам впредь собираться на занятия в той части монастыря, что именовалась Триссантией (где занятия проводились прежде), — произошло это, несомненно, потому, что приток школяров, порожденный притягательной силой лекций Абеляра, продолжал нарастать, и присутствие такого большого количества молодых людей, прибывавших в Париж для обучения в ставших знаменитыми парижских школах, нарушало тишину, которая, безусловно, должна царить в месте уединения каноников. Кстати, сам король немного позже пошлет своего сына, будущего короля Людовика VII, учиться в школу при соборе Нотр-Дам. Все это великое движение школяров, приведшее, как известно, к появлению Парижского университета, зародилось еще при Гийоме из Шампо, но именно Абеляр воистину способствовал утверждению славы парижских школ, в результате чего Париж был всеми признан «городом учености».
«Там процветают искусства, там беседуют с небесами», — воскликнул поэт.
Париж стал для школяров «райским садом наслаждений». И в этом «уголке, дарующем отраду», над всем царит мэтр, магистр, учитель, такой, каким его описывает поэт-сатирик того времени: «Нотабли, именитые горожане идут ему навстречу в сопровождении простолюдинов; толпа устремляется к нему и восклицает: „Вот идет учитель!“»
Современники, говоря об Абеляре, свидетельствуют: «Все спешили к тебе и собирались вокруг тебя, словно у самого прозрачного, самого чистого источника философии, потрясенные и вдохновленные ясностью твоего ума, сладкозвучием твоего красноречия, твоим умением и великой легкостью владеть языком, а также твоей проницательностью и твоей премудростью». Абеляр, непобедимый на поле логики, привнес в богословие все возможности и средства своего ясного рассудка и своей блестящей речи; его огромное дарование педагога сочеталось с потрясающе убедительной силой рассуждений и оригинальностью мышления. Абеляр, без боязни вступая в полемику с лучшими умами своего времени, выходил из этих схваток победителем и проявил себя в этих испытаниях как самый глубокий, как самый прозорливый мыслитель; именно ему были адресованы все восторги молодых людей, что теснились на скамьях в школах собора Нотр-Дам. «Он — Сократ галлов, он — наш Аристотель», — так скажет о нем позднее Петр Достопочтенный. Подданными его королевства были представители того беспокойного, шумливого и горластого народца, что погружался в дурман диалектики, а иногда опьянял себя и вином, изготовленным из винограда, что рос на холмах около холма Святой Женевьевы, с вершины которого вперемешку с псалмами доносились и так называемые «песни голиардов», чье эхо не затихает в Латинском квартале и в наши дни. Ибо среди школяров было, несомненно, немало и тех, кто походил на «автопортрет», нарисованный Ги де Базошом: «Ощущая склонность как к игрищам, так и к учению, я редко предавался первым и часто вторым, я учился и хотел учиться».
Но другие распевали песенки с таким припевом: «Оставим наши занятия, ведь так приятно веселиться. Так будем же наслаждаться счастливыми мгновениями свежей юности. Это для старости хорошо и приятно заниматься важными вещами. Предадимся же утехам, как положено молодым людям, пойдем на площади, где встретит нас хор юных дев».
Действительно, зачем нужно было так много читать Овидия, если самому не заниматься тем, что великий поэт называет «искусством любви» или «наукой любви»?!
«На службе у Венеры должно мне с радостью резвиться, когда я слышу, как щебечут птицы».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
