— Три вздорные бабы, — проговорил Норман. — Если большинство профессорских жен таково, то мне невиданно повезло с тобой.
— Иногда мне приходит в голову похожая мысль, только насчет мужей-профессоров, — отозвалась Тэнси.
За кофе они закурили. Тэнси произнесла с запинкой:
— Норм, прошлой ночью я сказала, что не хочу говорить об этом. Но мне нужно кое о чем тебе рассказать.
Он кивнул.
— Я не стала говорить тебе вчера, когда мы сжигали… те вещи. Я была ужасно напугана. Мне чудилось, мы пробиваем дыры в стене, которую я с таким трудом воздвигала, что теперь ничто не остановит…
Он промолчал.
— Нелегко объяснить, но с тех пор, как я начала… забавляться таким образом, я постоянно ощущала некое давление снаружи. То был смутный, нервический страх, вроде того, какой ты испытываешь перед грузовиками. Что-то норовило подобраться к нам, а я отгоняла его при помощи своих… Мы словно состязались, кто кого пересилит. Знаешь, есть вид состязаний, где надо прижать руку соперника к столу? Вот и здесь было нечто подобное. Однако я отвлеклась.
Я легла в постель, чувствуя себя разбитой и несчастной. Давление снаружи все нарастало, и я не могла ему сопротивляться, ибо мои подручные средства сгорели в огне. И вдруг, приблизительно час спустя, я пережила огромное облегчение. Давление исчезло; впечатление было такое, словно я вынырнула на поверхность после того, как едва не утонула. И я поняла… что безумие миновало. Вот чему я радуюсь.
Норману стоило немалых усилий не выкрикнуть в лицо Тэнси того, о чем он размышлял. Еще одно совпадение? Не чересчур ли? В тот самый миг, когда он, спалив в камине последний амулет, неожиданно испугался, Тэнси ощутила облегчение. Что ж, впредь ему наука: порой совпадениям следует доверять.
— Я была безумна, милый, — продолжала Тэнси. — И спасибо тебе. Твое спокойствие очень помогло мне.
— Ты была не безумна, — возразил он. — Безумие — лишь описательный термин, применимый к любому человеку. Тебя просто обморочила злонамеренность вещей.
— Злонамеренность?
— Да. Гвозди упрямо гнутся, когда по ним стучишь молотком, приборы отказываются работать, когда их включаешь, ну и так далее. Шуточки материи. В крупных соединениях она повинуется законам природы, но на уровне отдельных атомов или электронов выкидывает разные коленца…
Разговор приобретал нежелательное направление, а потому Норман искренне обрадовался, когда Тотему взбрело в голову вскочить на стол и потребовать внимания хозяев.
В общем, так приятно они не проводили вечер уже целый век.
Однако наутро, придя в Мортон-холл, Норман пожалел, что произнес накануне эти слова — «злонамеренность вещей». Они как застряли в мозгу. Он заметил вдруг, что его заботят сущие пустяки, вроде того каменного дракона на крыше Эстри-холла. Вчера ему казалось, что тот восседает точно посередине покатого гребня. Сегодня же дракон был намного ближе к земле, почти рядом с архитравом 3, который возвышался над огромными и бесполезными готическими воротами, разделявшими Мортон и Эстри. Даже гуманитарию не помешает быть более наблюдательным!
Трель телефона и девятичасовой звонок на занятия разделись одновременно.
— Профессор Сейлор? — в голосе Томпсона слышались просительные нотки. — Извините, что снова беспокою вас, но мне только что передали запрос другого опекуна, Лидделла. Он интересуется вашим неофициальным выступлением, которое по времени примерно совпадает с той… э-э… вечеринкой. Тема была «Какие недостатки имеются в системе институтского образования».
— Ну и что? Разве в системе нет недостатков или эта тема под запретом?
— О, что вы, нет-нет! Но опекун почему-то полагает, что вы критиковали Хемпнелл.
— Я критиковал маленькие колледжи наподобие Хемпнелла, но о нем самом речи не было.
— Лидделл опасается, что ваше выступление окажет отрицательное влияние на приток к нам студентов. Он говорит, что некоторые из его друзей с детьми студенческого возраста, выслушав вас, изменили свое отношение к колледжу.
— Значит, они излишне впечатлительны.
— Кроме того, он полагает, что вы затронули… гм… политическую деятельность президента Полларда.
— Простите, но мне пора на занятия.
— Хорошо, — Томпсон повесил трубку. Норман невесело усмехнулся. Да, злонамеренность вещей не идет ни в какое сравнение со злонамеренностью людей! Он поспешил в аудиторию.
Уже от двери он заметил, что Грейсин Поллард отсутствует, и подумал мельком, не была ли вчерашняя лекция чересчур нескромной для ее своеобразной благопристойности. Ну и пусть: даже дочери президентов должны иногда узнавать правду.
Что же касается остальных, они словно воспряли ото сна. Несколько студентов решили вдруг писать на эту тему курсовые работы; президент братства, чтобы превратить свое поражение в относительный успех, намеревался поместить в хемпнелловском «Фигляре» юмористическую статью о заимствовании студенческими землячествами отдельных элементов из первобытных обрядов инициации. Занятие вышло весьма любопытным.
Позже Норману подумалось, что редко кто по-настоящему понимает студентов.
К ним обычно относятся как к заведомым бунтарям и радикалам, не связанным никакими моральными установками. Нижние слои общества представляют их себе этакими чудовищами, извращенцами, потенциальными убийцами маленьких детей и участниками всевозможных шабашей. А на деле они привержены традициям и обычаям гораздо сильнее многих своих сверстников. В том же сексе они безнадежно отстают от тех, чье образование закончилось с окончанием средней школы.
Вместо того чтобы потрясать устои крамольными заявлениями, они двуличничают, говорят лишь то, что наверняка придется по душе преподавателю. Опасность того, что они внезапно выйдут из повиновения, невелика. Наоборот, нужно потихоньку приучать их к правдивости, показывать всю нелепицу привычных табу. И насколько сложнее все становится, насколько настоятельнее требует твоего вмешательства в эпоху промежуточной нравственности, когда преданность отчизне и верность семье растворяются в более широких понятиях — или в жестоком, самовлюбленном, порожденном атомной бомбой хаосе, если человеческий дух изувечен, искалечен и изничтожен традиционным эгоизмом и страхами. Что же до преподавателей в колледжах, их образ в глазах общественности ничуть не менее искажен, чем образ студентов, тогда как в жизни они — люди крайне робкие, весьма чувствительные к мнению окружающих, и то, что порой они произносят смелые речи, — результат продолжительной внутренней борьбы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
