— Вот, — сэр Уинсли протянул записку Каммингу. — Сегодня же телеграфируйте это в Париж. И пусть ваш агент лично доставит письмо и проводит адресата в посольство.
Капитан Камминг бегло просмотрел текст. Его брови едва не поползли вверх, но он тут же скрыл удивление. То, что сэра Уинсли называют за глаза Безумным Шляпником, для него не было секретом, а вот то, что он использует это прозвище в переписке, — шокировало.
— Гм, — прочистил горло Смит-Камминг и хмуро посмотрел на Артура. В бумаге не значился ни адрес, ни фамилия. Капитан Камминг не любил идиотских вопросов. Еще больше он не любил, когда его заставляли их задавать. — И кто же он?
— Жерар Анаклет Винсент Анкосс, — объявил Уинсли и, выдержав паузу, добавил: — Более известный как доктор Папюс. Он недавно комиссован с фронта, и вы сможете найти его по обычному парижскому адресу или в клинике на рю Роден. Справитесь?
— Несомненно, — ухмыльнулся капитан Камминг. — Что-нибудь еще, сэр?
— Нет, пока только это, — ответил Артур, возвращая командору папку с документами. — Но как можно скорее.
Капитан Смит-Камминг заверил, что приложит для этого все возможные усилия, и откланялся.
Сэр Уинсли припомнил, когда он в последний раз видел Жерара Папюса. Это было летом тысяча девятьсот восьмого. Семнадцать масонских послушаний со всей Европы съехались в предместье Парижа на Конвент спиритуалистических уставов. Грандиозная встреча почитателей Великого Архитектора Вселенной была замечательным предлогом, чтобы собрать для разговора и Хранителей разных стран.
Редко выбирающийся на континент Уинсли не мог пропустить такое событие. Хранители, шагнувшие в двадцатый век вместе со всем человечеством, не всегда принимали меняющийся на глазах мир с радостью, но с оптимизмом смотрели в будущее. Казалось, в новом прогрессивном мире можно будет забыть о средневековых размолвках и сообща делать их великое дело. Начали говорить даже о единой библиотеке, о создании европейского справочника артефактов и их владельцев. Проклятая война смешала все планы, но Уинсли и теперь с удовольствием вспоминал те июньские дни.
После конвента Папюс уговорил Артура погостить у него на Монмартре. К девятьсот восьмому он уже превратился из подающего надежды оккультиста в признанного алхимика и самого известного из магов-каббалистов. Артур всегда относился к магии скептически, признавая лишь волшебство предметов. Жерар Папюс был иного мнения. С шестнадцати лет он старался проникнуть в замысел Великого Архитектора и фигурки воспринимал лишь как рядовые амулеты, созданные высшими силами для потехи.
«Зачем покупать эклеры, когда можешь захаживать к кондитеру? — говаривал он и, поглаживая забавную раздвоенную бороду, лукаво добавлял: — Да и скажу вам по секрету, сэр Артур, ассортимент у него не ограничивается одними эклерами!»
Уинсли неизменно возражал — как всегда, чересчур язвительно. Ему нравилось кипятить и без того горячую кровь сына французского химика и испанской цыганки. Сразу же завязывался их бесконечный диспут. Папюс отчаянно жестикулировал, ерошил всклокоченные волосы. Его взгляд полыхал из-под забавно нахмуренных, изящных, почти женских бровей. Сэр Уинсли улыбался одними кончиками губ и подливал масло аргументов в разгоревшуюся жаровню спора. Папюс мог препираться до хрипоты, но был отходчив, и разговор всегда заканчивался миром. Его детская открытость и необоримая вера в свою правоту, его преданность избранному пути очаровывали Артура безо всякой магии.
Как ни парадоксально, именно это разногласие и стало залогом их приятельских отношений, с годами окрепших до настоящей дружбы. Сэр Уинсли даже простил алхимику однажды упомянутое в разговоре прозвище, чего ни один человек до Папюса делать в присутствии Артура не смел. В общем-то, с прозвища все и началось. Они познакомились в девяносто четвертом на открытом чтении второй части «Математических курьезов» Чарльза Доджсона.
— Вы знаете, сэр Уинсли, когда в детстве мне читали «Алису в Стране чудес», я представлял Безумного Шляпника именно так, — сказал Жерар, пожимая Артуру руку и задирая голову, а потом невинно добавил: — Рядом с вами я чувствую себя Мартовским Зайцем.
Присутствующие замерли, ожидая взрыва. Но Артур вдруг расхохотался и ответил, что сходство определенно есть.
— Вы знаете, я в юности тоже читал «Нюктемерон Аполлония Тианского», — продолжал сэр Уинсли, глядя сверху вниз на беспардонного французского коротышку, — и знаю, что ваш псевдоним означает «врач». Так что после недавнего признания Парижским университетом ваших достижений на поприще философии анатомии вы скорее не заяц, а живое олицетворение тавтологии, доктор Папюс.
Много позже Жерар принес извинения сэру Уинсли за этот нечаянный курьез, но к тому времени Артуру они уже были не нужны. Неординарный маг и алхимик смог завоевать доверие магистра британских Хранителей и прочно обосновался в узком кругу его друзей.
Любуясь с горы Мучеников видами утопающего в зелени Парижа, залитого июньским солнцем девятьсот восьмого и пропитанного ароматом цветущей сирени, Артур наслаждался шардоне и неспешными беседами. Папюс увлеченно рассказывал о последней поездке в Россию. Его безумная идея принести свет мартинизма в страну бурых медведей начала воплощаться в реальность. Не без гордости он говорил о признании великой ложи Аполлония Тианского в Петербурге и о растущей популярности московской ложи святого Иоанна Равноапостольного.
— Русский император и члены его семьи проявляют значительный интерес к моим скромным трудам, — важно заявил Папюс, поднимая бокал, а потом признался, что был представлен царю Николаю и даже проводил для него спиритический сеанс.
Тогда же сэр Уинсли впервые услышал о Распутине. Алхимик отзывался о нем весьма нелестно.
— Так значит, он шарлатан? — подначивал Артур.
— Не думаю, — помотал головой Папюс. — Но, бесспорно, человек он бесчестный. За всей его напускной духовностью скрывается настоящий чернокнижник.
Размякший от белого вина и приятной беседы, Артур не стал продолжать тот разговор. Но теперь осведомленность Жерара приходилась очень кстати. В начале войны доктор Папюс вступил во французский армейский корпус и возглавил фронтовой госпиталь. То, что он вернулся в Париж именно сейчас, было большой удачей. Конечно, глупо рассчитывать, что алхимик сразу бросит все накопившиеся дела и поспешит в британское посольство. Да и насколько известно, Папюс покинул армию не добровольно, его комиссовали по состоянию здоровья. Но Уинсли очень надеялся, что телеграмма, а вернее, то, что он подписал ее прозвищем, подчеркнет важность разговора.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
