Ласки Йена имели мало общего с загадочными и туманными местами в не запрещенных Сводом светских романах и Лорма, кажется, совершенно утратила чувство действительности.
– Ну почему нет? Это ведь так быстро! – сказала она недоуменным тоном капризной девочки.
Йен не сдержался и хохотнул.
– Тридцать коротких колоколов – это, конечно, для тебя быстро. Мы будем встречаться еще не раз и не два и ты еще научишься по-настоящему ценить это время, но сейчас надо идти. А то мы уже все звезды пересчитали.
– Не все, – блеснули обнаженные улыбкой зубы Лормы.
– Послушай, – Йен взял ее за плечи и, словно щенок, потерся своим носом о ее. – Ты очень красивая девушка и я буду любить тебя долго и часто. Так долго и так часто, как того позволят мои обязанности тайного советника. Но если твой отец, а в особенности же мамаша что-то заподозрят, они в первую очередь прикажут конюхам тебя высечь. А во вторую очередь…
– Меня никогда не секли, – пожала плечами Лорма и, неожиданно ловко пропустив пальцы между йеновой шнуровкой на панталонах, прикоснулась к нему так, что тот против своей воли вздрогнул от неожиданности.
Ого, подруга с подходцами! Йен чуть не прыснул со смеху: словно бы не она, а он – пугливая девственница, которой домогается тайный советник, а вообще говоря аррум, хотя это для нее и не очень большая разница. В этот момент Йен подумал, что бояться ему, собственно, совершенно нечего – ну заподозрит папаша, ну пятое-десятое… В худшем случае, придется папашу зарубить. В лучшем – пристанут, чтобы он женился на их дочери-сокровище и будут стращать доносом в Свод, ха-ха. Донос на аррума!
Лорма тем временем опустилась на колени. Что будет дальше, Йен догадывался, равно как и не сомневался в том, что это задержит их еще по меньшей мере на тридцать коротких колоколов, ибо девушка едва ли искушена в Первом Сочетании Устами. Но спрятать извлеченного требовательными пальцами Лормы Гиазира прочь, подальше от горячих губ девушки, Йен не мог. Ибо это, не соответствовало бы доблестям и достоинству аррума Опоры Вещей. Энно.
x 3 x
Когда они наконец вернулись в гостевой зал, чтобы присоединиться ко всеобщему веселью, их взорам открылась дурацкая, веселая и в чем-то неуловимо жутковатая картина.
Мамаша Лормы, здоровая баба в летах, лежала, упитая до бесчувствия, на медвежьих шкурах, живописно наваленных в углу зала. Насколько Йен смог понять за три недели пребывания в уезде Медовый Берег, на всех застольях здесь было принято рано или поздно напиваться вдрызг, затем валиться прямо на медвежьи шкуры и – в зависимости от обстоятельств – спать, блевать или предаваться блуду. Йен пока что был свидетелем только первых двух вариантов. Третий, по слухам, был очень популярен среди смердов Кедровой Усадьбы, а более всего – у людей Багида, на Сером Холме.
Итак, мамаша Лормы уже отдыхала. Папаша, вполне симпатичный Йену мужик с невероятным для Варана именем Круст Гутулан, подперев багровую рожу кулаками, пялился туда же, куда и все – в центр стола.
«Все» – это управитель имения со своей супругой (странной женщиной, лицо которой было украшено шрамом от виска до подбородка, а пояс – кривым «трехладонным» ножом), четверо лучших пастухов Круста (с разбойными, но тем более надежными рожами) и сокольничий с двумя соколами на обоих плечах, что забавляло тайного советника едва ли не больше, чем прелести Лормы. И все они мутными, покрасневшими глазами пялились в центр стола, где выламывался и завывал Сорго, местный начальник почты, а по совместительству – вожак и наставник вайского отрочества.
Помимо всего прочего Сорго был поэтом, уверявшим, что в действительности он – не Сорго, а воплотившийся в неподходящем теле древний харренский стихопевец Астез Торк. По этому поводу Сорго мог процитировать наизусть любое место из огромнейших «Исторических поэм» и требовал от отроков, дабы те его величали «несравненным Астезом». Также Сорго занимался сочинительством длиннейшей и нуднейшей драмы «Инн окс Лагин, отец наш основатель», о чем не преминул сообщить Йену при первом же знакомстве, состоявшемся три недели назад.
Тогда тайный советник вполне справедливо заметил, что не приведи Шилол тому в действительности оказаться перевоплотившимся Астезом Торком. По законам, установленным еще при Инне окс Лагине, «отце нашем основателе», его ждет Жерло Серебряной Чистоты и ничего больше. К огромному изумлению Йена лицо Сорго просияло и тот радостно спросил: «Правда? Настоящее Жерло Серебряной Чистоты?»
В общем, Сорго с точки зрения Йена был совершенно законченным идиотом и только благодаря этому предыдущие тайные советники не отправляли на него доносы в Свод Равновесия за извращение Истины и оскорбление Князя в пресловутой драме «Инн окс Лагин…»
Итак, пьяный вдрабадан Сорго качался, стоя на столе, посреди опрокинутых кубков и перетоптанных его сапожищами перепелов. Губы Сорго для вящей убедительности были перемазаны чем-то красным. «Стало быть, кровь изображает на устах, недоделанный», – беззлобно подумал Йен, застывая на пороге зала. В левой руке Сорго сжимал телячью печень, тушеную в кислом молочном соусе, и, гневно потрясая ею над головой, орал:
– И вот, преисполнится скверною суша! И вот, под землей расцветая, питаясь чужою игрою, зародится нечто и выест всю землю под миром! И вот, истекут из хуммеровых уст указанья…
Сорго тяжело перевел дух. В его глазах стояла стена. Странная стена. Если судить по этой стене в глазах, Сорго пребывал в совершенном бесчувствии. Но, однако, бесчувствие не мешало ему так складно и быстро импровизировать тяжелыми астезовыми стопами вокруг знаменитого «Речения Эррихпы».
– …для сердца, изъятого прочь через реберный короб! И выйдут не люди, но лишь истребители плоти, и новое сердце отыщут себе на поживу!
С этими словами Сорго сжал пальцы левой руки и телячья печень, разваливаясь, посыпалась неряшливыми кусками на стол. «Ага, стало быть это у нас сердце», – Йену было противно смотреть на странный разгул Сорго и он пытался развлечь себя хоть слабой, но иронией. Слушатели Сорго, впрочем, в силу ли изрядной сытости и пьяного благодушия, то ли в действительности захваченные неистовыми глаголами Сорго, сидели смирно и даже разбитные пастухи отнюдь не скалились.
– Пойдем отсюда. Мне страшно и я хочу совсем другого, – Лорма дернула Йена за рукав.
М-да, девочка права. Веселое здесь общество. Могли любить друг друга с Лормой хоть до утра – эти и не заметили бы. Куда уж! Тут поэзия, милостивые гиазиры.
В душе Йена боролись противоположные чувства. Дать Сорго в рожу, заключить его под стражу и предъявить обвинение… в чем? Йен был напрочь лишен вкусов офицеров из Опоры Благонравия, которые могут взять человека в оборот за что угодно – хоть за чересчур темный камень в перстне, хоть за аютский анекдот. Можно просто подсечь придурка ножнами, подхватить, пока тот будет падать, и бросить прислуге (этих двоих, тихонько замерших у стены, Йен с первого взгляда даже не заметил) с веселым криком «Бычка – в ясли!» Только особого веселья не выйдет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
