— Ничего не удастся сделать.
— Умер, — скорее делая из его слов единственно возможное заключение, чем задавая вопрос, выдавил Рохан.
В это время Нигрен подошел к пульту кондиционера. Через некоторое время повеяло теплым воздухом. Рохан встал, чтобы выйти, когда увидел, что Сакс возвращается к столу. Врач поднял с пола небольшую черную сумку, открыл ее и достал аппарат, о котором Рохан уже много раз слышал, но которого никогда не видел. Сакс очень спокойными движениями педантично разматывал провода, оканчивающиеся плоскими электродами. Приложив шесть электродов к голове трупа, он обмотал их эластичной лентой, потом, присев на корточки, вынул из сумки три пары наушников, одни надел сам и, по-прежнему наклонившись, покрутил ручки прибора, находившегося в сумке. Его лицо с закрытыми глазами приобрело выражение полной сосредоточенности. Вдруг он нахмурил брови, наклонился еще ниже, перестал вращать ручки и, быстро сняв наушники, сказал каким-то странным голосом:
— Коллега Нигрен…
Маленький доктор взял от Сакса наушники.
— Что?.. — почти беззвучно, одними губами спросил Рохан.
Аппарат этот на их жаргоне назывался «выстукивателем гробов». У человека, умершего недавно (или если труп не начал разлагаться, как в этом случае, из-за действия низкой температуры), можно было «подслушивать мозг», вернее, то, что составляло последнее содержание сознания. Аппарат посылал в мозг электрические импульсы, и они проходили по цепи наименьшего сопротивления — по тем нервным волокнам, которые объединяло функциональное единство в предагональный период. В результатах никогда нельзя было быть уверенным, но ходили слухи, что несколько раз таким способом удалось получить информацию необычайной важности. Сейчас, когда очень многое зависело от того, удастся ли приоткрыть краешек тайны, скрывающей трагедию «Кондора», применение «выстукивателя гробов» было необходимым. Рохан уже понял, что нейрофизиолог с самого начала не рассчитывал на оживление замерзшего человека и приехал сюда только затем, чтобы прослушать его мозг. Он стоял неподвижно, ощущая сухость во рту и тяжелые удары сердца, когда Сакс протянул ему свободные наушники. Если бы не простота, обыденность этого жеста, Рохан не решился бы надеть их. Но он сделал это под взглядом спокойных темных глаз Сакса, который, стоя на одном колене у аппарата, понемногу поворачивал ручку усилителя.
Сначала не было слышно ничего, кроме слабого шума, и Рохан почувствовал облегчение — он и не хотел ничего слышать. Он предпочел бы, хотя и не отдавал себе в этом отчета, чтобы мозг незнакомого ему человека был нем, как камень. Сакс, поднявшись с пола, поправил у него на голове наушники. Тогда Рохан сквозь свет, заливающий белую стену каюты, увидел серое изображение, как будто засыпанное пеплом, затуманенное и повисшее в неизвестной дали. Он невольно закрыл глаза, и изображение стало почти четким. Это был какой-то проход внутри корабля, с протянувшимися под потолком трубами, во всю ширину заваленный человеческими телами. Кажется, они двигались, а может, это дрожало видение. Людей покрывали лохмотья одежды, а их неестественно белую кожу усеивало множество темных пятнышек, похожих на какую-то сыпь, а может, и это тоже было только случайным побочным эффектом, потому что такие черные запятые виднелись и на полу, и на стене. Вся эта картина, как нечеткая фотография, снятая через толщу текущей воды, растягивалась, корчилась, колебалась. Охваченный ужасом, Рохан резко открыл глаза, картина посерела и почти исчезла, лишь легкой тенью заслоняя ярко освещенную стену. Но Сакс снова притронулся к ручкам прибора, и Рохан услышал — не ушами, а как бы внутри собственного мозга — слабый шепот:
— …ала…ама…лала…ала…ма…мама…
И ничего больше. Неожиданно наушники мяукнули, загудели и наполнились повторяющимся, словно сумасшедшая икота, пением, каким-то диким смехом, язвительным и страшным, но это был только ток, просто гетеродин начал генерировать слишком мощные колебания…
Сакс свернул провода, сложил их и сунул в сумку. Нигрен поднял край простыни и набросил на мертвеца, рот которого, до сих пор плотно сжатый, теперь, наверное под действием тепла (в гибернаторе было уже почти жарко — во всяком случае, у Рохана по спине текли струйки пота), слегка приоткрылся и приобрел выражение чрезвычайного удивления. Так он и исчез под белым саваном.
— Скажите что-нибудь… Почему вы ничего не говорите?! — выкрикнул Рохан.
Сакс затянул ремешки футляра, встал и подошел к нему:
— Спокойно, Рохан… Возьмите себя в руки…
Рохан зажмурил глаза, стиснул кулаки, весь напрягся, но напрасно. Как обычно в такие минуты, его охватило бешенство. Сдерживаться было страшно трудно.
— Простите… — выдавил он. — Так что же это значит?
Сакс сбросил слишком свободный для него комбинезон, и кажущаяся его полнота исчезла. Он снова стал худым, сутулым человеком, с узкой грудью и тонкими нервными руками.
— Я знаю не больше, чем вы, — произнес он. — А может, и меньше.
Рохан ничего не понимал, но зацепился за его последние слова:
— То есть как?.. Почему меньше?
— Меня здесь не было, — я не видел ничего, кроме этого трупа. А вы здесь с утра. Эта картина вам ничего не говорит?
— Нет. Они… они шевелились. Они еще жили тогда? Что на них было? Какие-то пятнышки…
— Они не шевелились. Это иллюзия. Энграммы фиксируются так же, как обычные фотографии. Иногда бывает совмещение нескольких изображений, но в данном случае ничего подобного не было.
— А пятнышки? Они тоже иллюзия?
— Не знаю. Возможно. Но мне кажется, что нет. Как вы думаете, Нигрен?
Маленький доктор тоже освободился от термокомбинезона.
— Не знаю, — сказал он. — Возможно, это и не артефакт. На потолке их ведь не было, правда?
— Пятнышек? Нет. Только на людях… И на полу. И несколько на стенах…
— Если бы была другая проекция, они, наверное, покрывали бы все изображение, — сказал Нигрен. — Но ручаться трудно. Слишком много случайного…
— А голос? Это… бормотание? — в отчаянии допытывался Рохан.
— Одно слово было отчетливым. «Мама». Вы слышали?
— Да. Но там было еще что-то. «Ала»… «лала»… это повторялось…
— Повторялось, потому что я прослушал всю теменную область, — буркнул Сакс. — То есть всю зону слуховой памяти, — объяснил он Рохану. — Вот что самое удивительное.
— Эти слова?..
— Нет. Не слова. Умирающий может думать о чем угодно. Если бы он думал о матери, это было бы вполне нормально. Но слуховая зона его коры пуста. Абсолютно пуста, понимаете?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
