В конце лета сорок восьмого года дядя Леша решил избавиться от меня, и я переехал в Тайцы. Здесь пошел в пятый класс. По утрам провожал, а потом радостным лаем встречал меня из школы верный Арбо. Двухэтажная деревянная школа находилась рядом с вокзалом. Она сразу же пришлась мне по душе. Понравились соученики, понравились учителя. И особенно – учительница русского языка и литературы Мария Сергеевна Максимова. Небольшого роста, одетая в строгий темный костюм и белую блузку, она интересно и доходчиво рассказывала нам о писателях, книгах, декламировала стихи, заставляла нас не просто бездумно читать и заучивать, а понимать прочитанное.
Прошло немного времени, и я полюбил литературу, стал книгочеем. Правда, читал бессистемно, в основном то, что под руку попадется. С трудом осилил роман Федора Панферова «Бруски». Зато следующая книга – роман Леонтия Раковского «Генералиссимус Суворов» произвела на меня большое впечатление. Я читал и снова возвращался к страницам, поразившим мое мальчишеское воображение. Не могу не забежать далеко вперед, когда в середине семидесятых годов в Лениздате, где я работал, был переиздан этот роман. Однажды я рассказал восьмидесятилетнему Леонтию Иосифовичу о своем восторженном впечатлении от прочтения его книги. Он был растроган и на титульном листе написал: «Милейшему Борису Григорьевичу Друяну – моему верному, еще со школьной скамьи, читателю – с всегдашним расположением Леонид Раковский. Лето 1977».
…Утро было солнечное, теплое, тихое-тихое. Я шел в школу мимо пруда. Гладкая поверхность воды, словно из глубины, была озарена ровным, неярким светом. Перед глазами возник тот, из раннего детства, пруд в деревне Федоровское, где я ловил маленькую рыбешку на самодельную удочку, а потом хвастался маме. Сердце сладко зашлось от воспоминаний, я замедлил шаг и не заметил, как очутился возле школы.
Надо же было так случиться, что Мария Сергеевна на первом уроке прочитала стихотворение Ивана Никитина «Утро»:
Звезды меркнут и гаснут. В огне облака.Белый пар по лугам расстилается.По зеркальной воде, по кудрям лознякаОт зари алый свет разливается.Дремлет чуткий камыш. Тишь – безлюдье вокруг.Чуть приметна тропинка росистая.Куст заденешь плечом, – на лицо тебе вдругС листьев брызнет роса серебристая.Потянул ветерок, – воду морщит – рябит.Пронеслись утки с шумом и скрылися.Далеко, далеко колокольчик звенит.Рыбаки в шалаше пробудилися,Сняли сети с шестов, весла к лодкам несут…А восток все горит-разгорается.Птички солнышка ждут, птички песни поют,И стоит себе лес, улыбается.Вот и солнце встает, из-за пашен блестит;За морями ночлег свой покинуло,На поля, на луга, на макушки ракитЗолотыми потоками хлынуло.Едет пахарь с сохой, едет – песню поет,По плечу молодцу все тяжелое…Не боли ты, душа! Отдохни от забот!Здравствуй, солнце да утро веселое!
Я задохнулся от охватившего меня волнения, восторга, все повторял и повторял про себя: «Здравствуй, солнце да утро веселое!» Ну это же и о сегодняшнем утре, и о давнем времени, когда рыбаки нашей деревни, нагруженные сетями, направлялись утром на заросшее по берегу камышом Чухломское озеро ловить карасей и щук! Все так точно, до озноба зримо, красочно. Мне не с кем было поделиться своими мыслями, переживаниями. Близких друзей еще не завел, хотя одноклассники все были хорошие ребята. Да и кто поймет, что же так сильно взволновало мою мальчишескую душу…
Трудно, очень трудно поверить в то, что однажды произошло. А произошло вот что. С нами учился Эрик Максимов, сын учительницы. Как-то после уроков мы сидели с ним во дворе школы и говорили о своих нехитрых делах. Между прочим, он спросил, где я раньше жил. Услышав мой рассказ о деревеньке Федоровское, о полном золотых карасей Чухломском озере, Эрик сказал, что где-то там, кажется даже, в Чухломском крае, живет его тетя, работает в школе. Разговор перешел на другое, сегодняшнее, потом мы немного погуляли и разошлись по домам.
На следующий день на перемене после первого урока Мария Сергеевна оставила меня в классе и попросила рассказать, где я был во время войны, у кого учился. Я повторял то, о чем говорил Эрику вчера, говорил и уже понимал, что происходит не-ве-ро-ятное. Строгая Мария Сергеевна слушала меня с улыбкой и наконец сказала, что такое можно прочитать разве что в какой-нибудь фантастической книжке: ведь моя самая первая учительница Нина Сергеевна – ее родная сестра. И еще она сказала, что обязательно напишет ей обо мне.
Пройдет много лет, и я встречусь в Чухломе с дорогими моему сердцу Ниной Сергеевной Соколовой и Антониной Алексеевной Крошкиной, и мы вместе подивимся прихотливости судьбы, подарившей мне двух сестер учительниц, живущих в сотнях километрах друг от друга. На память о той встрече мы сфотографировались у районного фотографа. А Марии Сергеевне я навсегда благодарен за то, что она сумела заронить в детскую душу искру понимания прекрасного. Уже взрослым человеком я вместе с женой навестил ее. Она по-прежнему жила в маленьком домике рядом с шоссе на Гатчину…
Все-таки, что ни говори, а мне всегда везло. Будто чья-то невидимая рука вела по жизни, сталкивала с хорошими, сердечными людьми в самые трудные, тоскливые для меня времена. Все они старались хоть чем-то помочь, ободрить, приласкать. А дома… Дома по-прежнему было глухо, беспросветно. Как хотелось поскорее вырасти, и тогда… Что – тогда, я и сам не мог представить.
После новогодних каникул я заболел. Да так заболел, что «Скорая помощь» увезла меня в бессознательном состоянии в Ленинград. В Максимилиановской больнице определили, что у меня двустороннее воспаление легких. Лежал в отдельной палате. Изредка приходил в себя. В основном, когда открывали для проветривания форточку и я жадно глотал чистый морозный воздух. Очнувшись, видел дремлющую рядом с кроватью на стуле тетю Лизу. Она всегда после работы дежурила около меня. Какое-то время я лежал с закрытыми глазами, ощущая невесомую слабость, а затем снова куда-то проваливался.
Однажды ночью пришел в себя. При тусклом свете пробивавшегося сквозь оконное стекло уличного фонаря увидел спящую в неудобной позе тетю Лизу. Как обычно, она сидела на стуле, а голова ее покоилась на прикроватной тумбочке, рядышком с каким-то свертком. Осторожно, чтобы не разбудить тетю, я дотянулся до свертка и развернул его, стараясь не шуршать грубой бумагой. Там оказалось граммов двести вареной колбасы. Всю ее я и съел, а затем крепко уснул.
Проснулся от громкого разговора. Два доктора в халатах строго выговаривали тете Лизе, которая, видимо, успела рассказать им о моем ночном обжорстве. Они говорили, что кормить меня надо буквально по чуть-чуть, иначе организм может не выдержать. Осмотрев и простукав меня пальцами, врачи пришли к выводу, что кризис миновал, раз я проявил такую активность, но о выздоровлении говорить слишком рано, их что-то явно беспокоило. Из их разговора я понял лишь, что надо ждать профессора-консультанта. Они ушли, а тетя Лиза заторопилась на работу. Перед уходом она рассказала, что я очень много дней лежал без сознания и в бреду все время звал Арбо. Как-то там мой самый-самый дорогой друг?..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});