Нет, наши воины, и эфебы, и гоплиты, всегда желали радовать друг друга своим благоуханием и своею красотой. И — снова повторю — ровно ничего срамного, плотского в этом нет. Радуемся ведь мы в храмах красоте статуй наших богов, хотя вовсе и не помышляем о постыдном плотском соитии с ними
Как же эта дружба способствовало победам нашего войска? Да вот как! В бою наши гоплиты сражались не столько за своих царей, не столько даже за самих себя, сколько каждый — за своего эфеба, укрывшегося за его щитом. Каждый наш гоплит знал: побеги он с поля боя — это будет для его эфеба, которого некому защитить, верная смерть. Потому не было никого более мужественного в бою, чем наши ахейские гоплиты!
О, знал бы ты, какое горе бывало, если в бою у гоплита погибал его эфеб или у эфеба — его гоплит! В таких случаях тот, кто оставался цел, кидался на врага, не думая о том, чтобы уцелеть, а жаждя лишь мщения. Чаще всего он, конечно, погибал, но прежде наносил врагам такой урон, что не в радость им было убийство его товарища.
Так оно и бывало, поверь мне!..
А что случалось, когда гоплит, отслужив свои пятнадцать лет, покидал военную службу. Оба они, и двадцатисемилетний гоплит, и юный эфеб, рыдали в голос, никого не стыдясь. Бывало даже и так, что потом эфеб, не вынеся разлуки, кончал с собой, бросившись на собственный меч.
Такое, впрочем, происходило нечасто. Обычно эфеб вскоре сам становился гоплитом и брал под свое крыло вновь прибывшего эфеба. И все продолжалось, как после ночи солнце вновь продолжает свой круг.
Ну а вернувшийся домой гоплит заводил дом, семью, — но ничего более дорогого, чем та скрепленная боями и кровью дружба, для него все равно не было. Быть может, потому-то мы, ахейцы, не всегда бываем слишком ласковы со своими женами и, женившись, уже не так тщательно следим за своей внешностью. Так что Менелай был в этом не одинок...
...Ладно, сейчас не о Менелае речь, я ведь остановился на том, что по распоряжению Агамемнона к Ахиллу в Птелей прибыл Патрокл. И не случайно я прервался на этом рассказ про гоплитов и эфебов тогдашних времен.
Ибо...
Ибо — какую в своей жизни привязанность к тому времени он, Ахилл, мог испытать? Привязанность к диким кентаврам, к которым был отдан на обучение? Едва ли.
Привязанность к дочкам скиросского царя?.. Ну уж нет! Какая тут может быть привязанность, если сами они роем, надо полагать, как мухи над каплей меда, вились вокруг него? Тут просто взыграла его молодая кровь, но ни о какой настоящей привязанности, уверен, не может идти и речи!
И вот получается — даже той радости, которая выпадает на долю каждого ахейского юноши, он, Ахилл, царский сын, так никогда и не испытал!
Так что Агамемнон и тут не ошибся в своих расчетах — крепчайшая дружба между Ахиллом и Патроклом завязалась сразу же, едва Патрокл прибыл в Птелей. Они были так не похожи один на другого, эти двое, — воспитанный у кентавров могучий, горделивый, вспыльчивый Ахилл и выросший в роскошных Микенах, благонравный, хрупкий Патрокл, — и именно из-за их несхожести эта дружба была им обоим так нужна, ибо каждый восполнял собою то, чего нет у другого. Такая же дружба соединяла, наверно, олимпийца Аполлона и его прекрасного друга, земного юношу Кипариса.
Более сильный Ахилл с первых дней взял Патрокла под свое крыло, став как бы наставником-гоплитом при нем, эфебе. Он обучил Патрокла всем военным премудростям, которые постиг, находясь у кентавров, и вскоре мало кто смог бы отличить ученика от учителя, если бы вдруг Патрокл появился на поле брани в доспехах мирмидонского царевича...
(Ах, снова же всем на беду — и Патроклу, и троянцам, и самому себе — выучил его этому Ахилл!..)
Когда птелеец Анхиз, брат Бусилая, мало уступавший тому гиганту в росте и силе, попробовал однажды насмехнуться над хрупким видом Патрокла, Ахилл, услыхавший это, в гневе нанес ему такой удар кулаком, что Бусилаев братец тут же отошел в Аид, и уже больше подобных шутников в Птелее не находилось. Да и потом, во время Троянской войны, не припомню, чтобы отыскался кто-нибудь, желающий насмехнуться над Патроклом — про тот случай в Птелее было известно всем...
А Патрокл помогал своему другу, воспитаннику диких кентавров, приобщиться к великой микенской культуре, передавал ему наши древние легенды, пел под кифару наши лучшие песни — и под воздействием Патрокла начал понемногу изменяться наш Ахилл: более подобающими ахейскому царевичу, не такими порывистыми, как у взмыленного кентавра, становились его движения, более изящной сделалась речь, умягчился нрав, загрубевший, пока он четыре года жил там, на Севере, среди диких племен.
Как необходима жаркому дню предшествующая утренняя прохлада — иначе бы земля была выжжена дотла; как необходим летнему утру наступающий день, чтобы сполна пробудился мир, — так необходимы были друг другу они, эти двое!..
Однако же не для того направил Агамемнон Патрокла к Ахиллу, чтобы осчастливить их обоих, совсем иная, далекая была у него цель. Но он знал, что к подобной цели не вознесешься сразу, подобно птице, к ней надо терпеливо двигаться, поднимаясь со ступени на ступень. И завязавшаяся дружба между Ахиллом и Патроклом дружба была лишь первой ступенью на его пути к этой цели.
Дальше — вторая ступень: сватовство ахейских царей к Елене, о котором я тебе уже рассказывал. Но кое-что при этом опустил: то, что среди ее женихов один все же не был ни царем, ни царевичем. Ибо этим женихом был все тот же наш Патрокл, попавший в число женихов по настоянию далеко глядящего Агамемнона...
Нет, нет, Патрокл и не помышлял о том, что станет мужем Елены. Агамемнон сказал ему, что мужем Елены все равно станет Менелай, это дело уже решенное. Однако для вида нужно устроить состязания между другими женихами. А ты, мой Патрокл, так возмужал, находясь при доблестном Ахилле! И заскучал ты, наверно, в этом Птелее, забытом олимпийцами, — отчего бы тебе не побывать несколько дней в славной Спарте? Зато представь, как великолепно ты будешь смотреться на этих состязаниях! Ибо, уж поверь мне, ты прекрасен, как молодой бог!
Льстивые речи Агамемнона тронули сердце юноши. Да и отчего бы в самом деле не погостить несколько дней в Спарте? Так в числе женихов Елены оказался и Патрокл.
Жаль, жаль, конечно, что не увидела тогда Елена Патрокла — а то, глядишь, потом и Парис бы ее не соблазнил. Но, как тебе уже известно, во время этих состязаний не видела она никого из съехавшихся в Спарту женихов. Всем были лишь переданы ее слова — хочу, мол, в мужья Менелая. С тем остальные женихи и разъехались по домам. Но еще прежде, ты знаешь, все они скрепили именем самого громовержца ту клятву — не щадя жизни, помогать мужу Елены во всех его делах. Вот и наш Патрокл отныне был навеки связан этою клятвой.
