— Ты верно угадал, Лё Буа, — рассмеялся Ришелье. — Вам ясна ситуация, господа?
— Это очень просто, — сказал Кольте. — Мирам любит врага своего отца и предает отца ради любовника.
Ротру снова толкнул Корнеля коленом.
Тот понимал все меньше.
— О, как вы торопитесь, Кольте! — сказал кардинал. — Предает, предает… Это годится для жены — предать своего мужа; но дочь, действительно, реально предающая своего отца, — нет, это будет слишком. Она ограничится во втором акте тем, что примет своего любовника в садах дворца.
— Как некая французская королева, — сказал л’Этуаль, — принимала милорда Бекингема!
— Ну что ж! Но не лучше ли вам помолчать, господин де л’Этуаль? Если бы ваш отец услышал вас, он вписал бы это в свой дневник как исторический факт. Наконец, доходит до драки. Ариман вначале побеждает, но в результате одного из поворотов фортуны, столь обычных в анналах войн, оказывается побежден Азамором. Мирам узнаёт последовательно о победе и поражении любимого, и это позволяет ей предаться самым противоположным чувствам. Побежденный Ариман не захотел пережить свой позор и бросился на меч; его считают мертвым. Мирам хочет умереть и обращается к своей наперснице госпоже де Шеврез… — я оговорился: как имя госпожи де Шеврез оказалось у меня на языке в связи с Мирам? — обращается к своей наперснице Альмире; та предлагает ей вместе отравиться с помощью травы, привезенной ею из Колкоса. Обе, надышавшись травы, падают бездыханными. Тем временем удалось залечить раны Аримана, оказавшиеся несмертельными. Он приходит в себя, но лишь для того, чтобы впасть в отчаяние из-за смерти Мирам. Тут Альмира прекращает всеобщие тревоги, признавшись, что дала принцессе не ядовитую, а снотворную траву — такую же, какой Медея усыпила дракона, стерёгшего золотое руно; следовательно, Мирам не мертва, а только спит; она приходит в себя, чтобы узнать, что ее любимый жив, что король Колкоса предлагает мир, что Азамор отказывается от ее руки и ничто больше не препятствует ее союзу с Ариманом.
— Браво! — хором воскликнули Кольте, л’Этуаль и Буаробер.
— Это великолепно! — добавил Буаробер, решив превзойти всех.
— Из этой ситуации действительно можно многое извлечь, — сказал Ротру. — Что ты скажешь, Корнель?
Корнель кивнул.
— Кажется, вы остались равнодушны, господин Корнель, — сказал Ришелье, несколько задетый молчанием самого молодого из слушателей, от кого он ждал бурного энтузиазма.
— Нет, монсеньер, — отвечал Корнель, — я только думал о концовках актов.
— Они четко обозначены, — сказал Ришелье. — Первый акт кончается сценой Альмиры и Мирам, когда Мирам соглашается принять Аримана в дворцовых садах. Второй — когда, приняв его, она с ужасом осознаёт свою неосторожность и восклицает:
Что я наделала! Преступна я безмерно!Творю неверности, чтобы казаться верной!
— О! Браво! — воскликнул Буаробер. — Прекрасная антитеза! И мысль великолепна!
— Третий, — продолжал кардинал, — кончается отчаянием Азамора, видящего, что, хоть и побежденного, Мирам предпочитает Аримана. Четвертый — решением Мирам умереть, а пятый — согласием короля Билинии на брак своей дочери с Ариманом.
— Но тогда, — сказал Буаробер, — раз план готов, монсеньер, то и трагедия готова!
— Готов не только план, — сказал Ришелье, — но и какое-то количество стихов, и им — я считаю это важным — надо будет найти место в моем произведении.
— Посмотрим эти стихи, монсеньер, — сказал Буаробер.
— В первой сцене короля и его наперсника Акаста король, жалуясь на любовь дочери к врагу его королевства, говорит:
Развеются как дым проекты Аримана —Большою армией ему хвалиться рано.Причина сей войны куда страшней: онаМеня касается и мною рождена.Ведь это кровь моя; мне страх терзает душу.
Акаст
Кровь ваша, государь?
Король
Я объясню, послушай.Дочь — это лучшее создание мое;Небесным светочем зовете вы ее,Но светоч этот стал — тебе могу сказать я —Для царства и семьи лишь факелом проклятья.Да, иноземца страсть теперь ее влечет;Зовя его сюда, беду мою зовет.Когда я бью врага уверенной рукою,Она сдается!
Акаст
Зевс! Возможно ли такое!
Король
Да, это так, Акаст. Враги со всех сторонДержаве нанести стараются урон;Ни подкуп, ни подкоп — ничто не позабыто,Готовят гибель мне и тайно и открыто!
Ответом на эти стихи, произнесенные с подчеркнутой выразительностью, были аплодисменты пятерых слушателей. В ту эпоху драматургическое стихосложение далеко еще не достигло той степени совершенства, на какую подняли его Корнель и Расин. Антитеза деспотически царствовала в конце периода; эффектным стихам отдавали предпочтение перед прекрасными, как позже стали предпочитать прекрасные стихи хорошим, пока не поняли, что хорошие стихи, то есть стихи, близкие к действительности, — лучшие из всех.
Возбужденный этим всеобщим одобрением, Ришелье продолжал:
— В этом же акте я набросал сцену с Мирам и отцом; ее должен будет целиком сохранить тот из вас, господа, кто займется первым актом. В этой сцене заключена вся моя мысль, притом мысль, в которой я не хочу ничего менять.
— Прочтите, монсеньер, — сказали л’Этуаль, Кольте и Буаробер.
— Мы слушаем вас, монсеньер, — присоединился к ним Ротру.
— Я забыл сказать вам, что Мирам вначале была невестой колкосского принца, — сказал Ришелье, — но принц умер, и она пользуется этой первой любовью как предлогом, чтобы остаться верной Ариману и не выходить замуж за Азамора.
Вот сцена между нею и отцом. Каждый волен увидеть здесь намеки, какие ему заблагорассудится.
Король
Сомненье, дочь моя, мне успокоить нечем:Надменный Ариман со мною ищет встречиИ, раб пустых надежд, вас хочет увидать.С надеждою на мир могу ль его принять?
— Следует читать: милорд Бекингем прибывает послом к его величеству Людовику XIII, — сказал Буаробер.
