Витька повернул голову. Генка стоял неподвижно, камнем, сжав в руках рукоять лампы с матовым стеклом. И лицо его светило таким же бледным режущим светом.
— Эхх, — выдохнул кто-то и причмокнул из-за спины. Яша, расцепив руки, махнул, подзывая:
— Дмитрий Петрович, получай заказ. В упаковке, в целлофанчике.
Позади хохотнули, и трое мужчин, один за одним, выступили вперед. Олег Саныч подтолкнул шофера, того, что весь вечер просидел молча, темнея длинным некрасивым лицом, смотрел насупясь, и только подливал себе коньяку.
— Ну, красава, сделай ее! Для нас, для нас…
— Снимай! — гаркнул над ухом Яшин голос и Витька машинально вскинул камеру, ловя объективом глубокие, устремленные в потолок глаза Риты.
Мелко зашлась в истерическом смехе Людмила Львовна, толкаясь, выскочила вперед, таща за руку Сирену:
— Тут, деточка, тут стой, все видно отсюда.
В голове Витьки мелькнуло белое лицо Сирены на фоне ночного моря, тонкая рука с огоньком сигареты. Что она сказала тогда? Не смогла отказаться? Отказаться…
Плавно развернул камеру, навел на угловатое от яростного предвкушения лицо с трясущимися губами, узкие глаза, в которых пустая темнота. Нажал на спуск.
Щелк…
Побагровел свет. К древесному ложу подошел, сутулясь, свешивая руки, человекообразный монстр — бывший шофер. Двигался косолапой походкой, придерживая и готовя себя при каждом шаге. Рыкнул. Витька, опуская руку с птицей, и не чувствуя капель крови, текущих по пальцам, увидел, как тело жертвы выгнулось и в насильно раскрытом рту замелькал язык.
— А-а-а, — монотонно заговорила Рита, подергиваясь телом, сжимая и разжимая пальцы, — а-а-а…
Крик исчезал в бездонном колодце неба, в котором раной зияла багровая луна. Витька погладил упругие перья зеленой птицы, отливающие медью в красном свете. Змеиные веки поползли вверх, открывая неподвижные линзы глаз. Птица глянула на верзилу, раскрывая толстый клюв, крикнула.
Щелк…
Свет изменился опять и длиннолицый шофер, снова вполне одетый, стоял перед тренажером, расстегивая серые с искрой брюки.
— Ты что снимаешь, блядь? Слов не слышал? Ее снимай! Сейчас вот!
Яшино лицо, перекошенное яростью, вплыло в видоискатель кривым облаком, блеснули ощеренные ровные зубы.
Щелк…
Птица прикрыла глаза-линзы, унося в память, под упругие перья — раскосое лицо с высокими скулами и сеткой ритуальных шрамов на висках.
Витька, пытаясь вырваться из мерного качания двух реальностей, закрыл и открыл глаза, огляделся, разыскивая Ноа.
Дева-змея сидела на возвышении, сплетенном из корневищ старого дерева. Прямая, царственная, и кожа, расписанная татуировкой, казалось жила сама по себе, переливаясь сверкающими узорами. У ног ее на выбившемся из земли корне, в расслабленной позе присел Карпатый. Белел развернутыми плечами, ноги уперты в землю, блик багровой луны падает на колени. Только глаза на добродушном лице бойницами, за которыми — нацеленные ружья.
— Ноа, — сказал Витька, не обращая внимания на текущую из рваных ран под птичьими когтями кровь. И крикнул так, что из листвы дерева сорвались сонные звери, хлопая перепончатыми крыльями:
— Ноа! Так нельзя! Нет!
Карпатый стряхнул с жидких волос нападавшую с дерева труху и повернул голову, посмотрел вопросительно вверх, на деву-змею, все так же царственно неподвижную.
— Он заслужил награду, — ответила Ноа, глядя перед собой, — он просил и получил то, что обещано.
— Да я… При чем тут он? Он зверь, я про этих, тут!
— Вс-с-е — звери…
— Ноа!!!
Змея посмотрела на него, без удивления и без сочувствия.
— Ты — мастер. Делай свое дело… С-с-свое…
Подняла переливающуюся руку и жестом возобновила остановившееся на время разговора время. Снова двинулся вперед замерший было шофер-получеловек. Снова захлебываясь, захихикала в предвкушении старуха, тряся старыми грудями, подхватывая и тиская их. Опять подалась навстречу зрелищу Сирена и темные гладкие волосы свесились вдоль щек, раскрашенных белой глиной.
— А-а-а, — пыталась сказать Рита, мелькая языком в распяленном рту.
Время тянуло секунды, превращая их в прозрачную смолу. Луна светила чуть сбоку, превращая тень шедшего к ложу монстра в Приапа, влекущегося за собственным членом.
— Стой, — распорядился Яша и поднял толстую руку, унизанную костяными браслетами:
— Погодь…
Хлопнул в ладоши. И, обернувшись к Витьке, подмигнул косым глазом, засмеялся довольно, указывая на девушку. Стебли, туго захлестнувшие кисти рук, шею и щиколотки, поскрипывая и вздыхая, стали расползаться.
Генка подался вперед. Но лишь дернулся, в свете красной луны схваченный крепко таким же стеблями. Рита, почуяв, что хватка слабеет, забилась, стараясь освободиться. И Яша, завопив и притопывая, снова хлопнул в ладоши:
— Снимай! Скорее!
Тело ее ходило из стороны в сторону, дергались ноги и руки, голова билась о жесткие неподвижные листья.
— Смотри-и-и, смотри, как танцует ее страх, смотри! Разве сама она так сделает? Сними, мастер, оставь это мне, навсегда! Ты можешь. Снимай же!
Голос Яши приближался и удалялся, тело девушки билось, меняя рисунок теней, облитых багровым светом. Лианы застыли, не давая освободиться, но не сжимая намертво.
Витька смотрел… Она прекрасна, видел он, и сердце его ухало вниз и вверх, проговаривая медленные слова. Тонкие тени рисовали внезапные напряжения мышц и убегали, снова возникая в новых местах. И Витька вспомнил, в одном из своих ночных путешествий по интернету: длинная стена затерянного в джунглях храма, покрытая танцующими телами девушек со странными лицами. Утром, как ни искал, не нашел, думал — приснилось.
Огляделся, схваченный за виски догадкой. Повсюду, теряясь в мгле серого дыма, подсвеченного красным, на ложах-деревьях бились в танце страха женские тела. Он узнавал и не узнавал их. Вот Тамара, привязанная вниз лицом, с вывернутыми вверх локтями. А дальше за ней еле видна — та самая, что сахар грызла. С другой стороны — нимфетка с шальными глазами, она несколько раз попадалась ему в коридоре, будто нечаянно, смотрела зазывно и он, хмурясь, отворачивался и проходил мимо, досадуя на свой резкий мужской интерес. Виднелись в сером дыму вытянутые вверх ноги, захлестнутые петлей, руки, царапающие землю. И распяленные жесткими побегами рты, чтоб не говорили слов, отличающих их от сочных орхидей на стволах.
Видение древнего храма, чьи изображения он после пытался найти, с неутихающим сожалением о потере, наползло на глаза. Он не мог потерять еще раз! И вскинул руку с птицей, уже открывающей линзы-глаза. Под хриплый крик птицы успел подумать, что этого — нельзя, не надо, потому что это, возможно, испытание для него, проверка — человек ли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
