на миллион! А он встретил ее — и потерял!
«В преисподней…» Нет, слух его не подвел. Именно это она и сказала.
Но что же она имела в виду? Лондонскую подземку? Или в самом деле преисподнюю? Но даже если место в аду для не слишком добродетельной графини было скорее всего обеспечено, ее деликатность не позволила бы ей намекнуть, что и Эркюлю Пуаро уготована та же участь.
Нет, она явно подразумевала что-то другое… Пуаро был на грани полного замешательства. Неподражаемая женщина! Другая бы вспомнила «Ритц» или «Клариджез», а блистательная, остроумная Вера Росакова выкрикнула «В преисподней»!
Пуаро вздохнул. Сдаваться он, однако же, не собирался. На следующее утро он решил выйти из затруднения простейшим способом: призвать на помощь свою секретаршу.
Мисс Лемон была очень некрасива, но необыкновенно хорошо делала свое дело. Для нее Пуаро был прежде всего работодателем, и свои обязанности она выполняла безупречно. Все ее сокровенные мысли и мечты были посвящены новой системе хранения документов, которую она неустанно совершенствовала.
— Мисс Лемон, могу я вас кое о чем спросить?
— Конечно, мосье Пуаро. — Мисс Лемон убрала пальцы с клавиатуры пишущей машинки и вся превратилась в слух.
— Если бы кто-то из ваших знакомых предложил вам встретиться с нею — то есть с ним — в преисподней, что бы вы сделали?
Ответ мисс Лемон, как всегда, не заставил себя ждать.
— Заранее заказала бы по телефону столик.
Пуаро ошеломленно уставился на нее.
— Позвонили бы и заказали столик? — с трудом выдавил он из себя.
Кивнув, мисс Лемон придвинула к себе телефон.
— На сегодня? — уточнила она и, расценив его молчание как знак согласия, набрала номер.
— Темпл Бар четырнадцать пятьсот семьдесят восемь? «Преисподняя»? Я бы хотела заказать столик на двоих. Мосье Эркюль Пуаро. Сегодня в одиннадцать.
Положив трубку, она вновь приготовилась печатать. Лицо ее выражало едва заметное нетерпение. Поручение она выполнила, так нельзя ли дать ей наконец возможность вернуться к прерванной работе, казалось, говорил ее взгляд.
Но Пуаро требовались разъяснения.
— Что же это, в конце концов, за «Преисподняя»? — спросил он.
Мисс Лемон слегка удивилась.
— Вы разве не знаете, мосье Пуаро? Это ночной клуб, совсем новый и очень модный. Там заправляет, кажется, какая-то русская. Я могу оформить вам членство хоть сегодня.
Заявив это, она с демонстративным видом начала с пулеметной скоростью строчить на своей машинке.
Ровно в одиннадцать часов вечера Эркюль Пуаро вошел в дверь, над которой горели поочередно неоновые буквы названия — видимо, чтобы никого не шокировать. У дверей джентльмен в красном фраке принял у него пальто и указал на ведущие вниз широкие пологие ступени.
На каждой из ступеней была написана приличествующая случаю фраза.
На первой:
«Я хотел как лучше…»
На второй:
«Покончи с прошлым и начни новую жизнь…»
На третьей:
«Я могу это бросить в любой момент…»
— Благие намерения, мостящие дорогу в ад, — одобрительно пробурчал Пуаро. — C’est bien imaginé, ça[1325]!
Он спустился вниз. Там был водоем с красными лилиями. Через него был перекинут мост в виде судна, по которому он перешел на другую сторону.
Слева от него в чем-то вроде мраморного грота сидел самый огромный, самый безобразный и самый черный пес из всех, каких Пуаро когда-либо видел. Пуаро понадеялся, что это всего лишь чучело. Но пес тут же повернул свирепую уродливую голову и из утробы его черного поджарого тела раздался рокочущий рык, от которого кровь стыла в жилах.
Только тут Пуаро заметил декоративную корзинку с круглыми собачьими галетами и надписью «Подачка Церберу»[1326]. На нее-то и был устремлен взгляд пса.
Снова послышался рокочущий рык. Пуаро достал из корзинки галету и бросил псу.
Разверзлась огромная красная пасть, щелкнули челюсти — Цербер принял подачку! Пуаро проследовал к распахнутой двери.
Зал оказался не таким уж большим. В глубине стояли столики, в центре оставалось пространство для танцев. Горели красные лампы, стены украшали фрески, а в дальнем конце размещалась большая жаровня, у которой священнодействовали рогатые и хвостатые черти — так были наряжены повара.
Едва Пуаро успел все это рассмотреть, как графиня Вера Росакова, ослепительная в алом вечернем платье, с чисто русской непосредственностью кинулась ему навстречу с распростертыми объятиями.
— Вы пришли! Дорогой мой, милый мой друг! Как я рада снова видеть вас! После стольких лет… кстати, скольких именно? Хотя нет, об этом лучше говорить не будем… Мне кажется, все это было только вчера. Вы не изменились — нисколечко не изменились!
— Вы тоже, chère amie[1327],— воскликнул Пуаро, склоняясь над ее рукой.
Тем не менее он сознавал, двадцать лет есть двадцать лет… Сейчас когда-то роскошную графиню Росакову можно было без большой натяжки назвать развалиной, но развалиной весьма эффектной. Кипучая энергия и умение наслаждаться жизнью все так же бурлили в ней, а уж в том, как польстить мужчине, ей поистине не было равных.
Графиня увлекла Пуаро к столику, за которым сидели двое.
— Мой друг, мой знаменитый друг Эркюль Пуаро, — отрекомендовала она гостя. — Тот самый, гроза злоумышленников! Было время, я и сама его побаивалась, но теперь… теперь я веду самую что ни на есть добродетельную, скучнейшую жизнь. Ведь так?
— Не отчаивайтесь, графиня, — отозвался высокий и худой пожилой мужчина.
— Это сам профессор Лискерд, — представила его графиня. — Он все знает о прошлом и подсказал мне многое из того, что здесь изображено.
Великий археолог едва приметно содрогнулся.
— Знал бы я, что вы собираетесь сотворить, — пробормотал он. — Это же что-то несусветное!
Пуаро повнимательнее вгляделся в настенные росписи. Прямо перед ним Орфей дирижировал джаз-бандом, а Эвридика[1328] с надеждой смотрела в сторону жаровни. На противоположной стене Исида[1329] и Осирис[1330], видимо, вывозили египетский подземный бомонд на увеселительную прогулку по реке. На третьей стене жизнерадостные девицы и юноши наслаждались совместным купанием — в чем мать родила.
— Страна юности, — объяснила графиня и добавила, завершая представление: — А это моя маленькая Элис.
Пуаро поклонился сидевшей за тем же столиком сурового вида девушке, в клетчатом жакете с юбкой и очках в роговой оправе.
— Умна необычайно, — сказала графиня. — Дипломированный психолог и знает, отчего душевнобольные становятся душевнобольными. Думаете, оттого, что психи? Ничего подобного. Там куча разных других причин. Мне это, по правде говоря, странно.
Девушка по имени Элис любезно, но несколько высокомерно улыбнулась, и тоном, не допускающим возражений, спросила профессора, не хочет ли он потанцевать. Тот был польщен, но растерян.
— Милая леди, боюсь, что, кроме вальса, я ни на что не способен.
