При первом столкновении наконечник лишь скользнул по хитиновому панцирю скокса. И вот он снова рядом. Я заставил себя сосредоточиться только на груди животного, не отвлекаясь ни на что другое.
Копье вошло в грудь скокса почти на полметра. Древко тут же вырвалось у меня из рук. Скокс рванулся в сторону, и это спасло меня от очередного удара меча.
Мой противник успел выпрыгнуть из седла, прежде чем обезумевшее от боли животное рухнуло.
По правилам поединка я имел право атаковать верхом, но не воспользовался этим и уже через секунду, обнажив свой меч, стоял напротив пустынника. Этот рыцарский поступок вызвал крики восторга в нашем лагере, хотя, скорее, он был продиктован холодной логикой. Я понимал, что в быстроте реакции — мое главное преимущество, а неповоротливый хрум сводил его на нет.
Сила, в которой мой противник значительно превосходил меня, имела бы мало значения в поединке на легких рапирах. Но как только я извлек из ножен свой тяжеленный меч, я понял, что поступил опрометчиво, оставив хрума. Щит, расколовшийся после первого удара, мне пришлось бросить. Копье осталось в груди скокса. Единственным моим оружием стал теперь только этот меч, но он показался мне слишком тяжелым, в несколько раз тяжелее обычного, и я вновь заподозрил неладное. Не простым воином был мой противник, совсем не простым.
Проверить это предположение не составляло особого труда. Если я ошибался, сила КЖИ никак не проявит себя.
Едва я произнес нужное заклинание, как меч попросту потерял вес. Он словно бы превратился в невесомую рапиру. Но теперь я знал, с каким грозным противником имею дело, и удвоил осторожность.
Мне очень сильно мешало кольцо. Контроль над ним отвлекал внимание и требовал постоянного усилия воли. Порой трудно было определить, кто из нас управляет поединком.
Последовал удар слева. Направленный двумя руками меч моего врага со свистом приближался. Я понял, что отразить его не успею. Можно лишь уклониться.
Это я и сделал. Пустыннику не удалось достаточно быстро погасить инерцию удара.
Его повело вслед за мечом вперед. Он раскрылся, и я получил возможность ударить сверху в левое плечо. Времени для замаха не было, мой удар не мог причинить серьезного вреда.
Все же это заставило его отступить и поднять меч для защиты…
Напрасно…
Теперь он открыт спереди. Прямой колющий удар в грудь. Это был бы завершающий удар в поединке на рапирах. Сейчас же меч, ударившись в пластины панциря, лишь слегка отшатнул моего противника назад. Не теряя ни секунды, он нанес ответный удар сверху, по моему шлему. У меня не было времени для защиты.
Я не успевал поднять меч, не успевал и уклониться. Пришлось лишь пригнуться, максимально ослабив удар.
Сбитый с моей головы шлем покатился по земле. Соскользнувший после удара по нему меч пустынника обрушился на мое плечо. Левая рука повисла, как плеть. Зря я не рассмотрел лицо того витязя, что лежал на земле, в моем видении, оно показалось мне знакомым…
Усилием воли я справился с болью, загнал ее в дальние уголки сознания.
Отпрыгнул назад, и выиграл несколько мгновений, чтобы перевести дыхание. Я вновь поднял меч одной рукой, по-прежнему не чувствуя его веса, я держал его легко, как перышко, в вытянутой руке, и, наверное, это очень удивило моего противника. Во всяком случае он приближался слишком медленно, слишком осторожно, проигрывая мне такие дорогие мгновения.
С каждой секундой боль отступала все дальше, в глазах прояснялось. И уж совершенно неожиданно для своего врага я бросился во встречную флеш-атаку, легко отвел в сторону его меч и ударил в шею, в то место, где застежки шлема соединялись с панцирем, вложив в этот удар весь вес своего тела.
Шлем с перерубленным подшейником отлетел в сторону, и я узнал лицо поверженного на землю воина. Я запомнил его в тот момент, когда он плюнул в землю, демонстрируя свое презрение ко мне и к предстоящему поединку.
Глава 12
В просторном помещении, отделанном резными панелями, стояла роскошная кровать с балдахином. Пол утопал в коврах, по стенам разместились светильники с никогда не гаснущими лампами.
Дорогая посуда, разнообразная пища, вино и фрукты, немые прислужницы…
Нет ничего хуже полной неизвестности. Илен не знала, где находится, не знала, что ее ждет, и лишь догадывалась — за всю эту, предоставленную в ее распоряжение роскошь придется платить, и платить недешево. Она не могла простить себе собственной глупости! Молодая женщина металась по своей роскошной тюрьме и вспоминала, как нелепо попалась, как бездарно позволила себя провести!
Пять дней ее носило в открытом море после черной бури. Ей не удалось наладить передатчик. Когда она окончательно простилась с надеждой на спасение и в отчаянии сидела на краю скалы, из-за ближайшего обломка вынырнула лодка с четырьмя гребцами. Ей даже в голову не пришло, что на планете могут быть другие люди. Она сразу решила: это Игорь. Она не знала точно, сколько людей прилетело на второй шлюпке, и, забыв обо всем, бросилась к своим «спасителям».
Даже когда не увидела в лодке ни одного знакомого лица, она ничего не поняла, не приняла никаких мер предосторожности. Гребцы молча причалили, а затем в воздухе мелькнула сеть… С ней обращались как с неодушевленным предметом.
Перенесли на борт лодки, напоили каким-то зельем. Проснулась она уже в этой комнате.
Ей иногда удавалось разобрать за стеной гортанную непонятную речь, на которой переговаривались между собой прислужницы. Но, войдя к ней, они умолкали.
Она давно потеряла счет часам, дням, неделям, не знала, когда здесь наступает ночь. В ее комнате не было окон, только лампы, постоянно льющие дымчатый свет.
Ей казалось, больше она не вынесет.
Прислужницы, словно выполняя некий ритуал, склонялись в поклоне, меняли еду и питье на столе, наливали горячую воду в небольшую ванну и молча исчезали.
Когда, заледенев от ярости и тоски, она начинала беспрестанно барабанить в дверь, всегда был один результат: дверь открывалась, входили прислужницы, все повторялось. Лица у этих молодых женщин казались высеченными из камня, ни проявления досады или неудовольствия, ни шепота, ни вздоха — ничего.
Однажды она заставила их сменить пищу двести восемьдесят раз подряд и все эти перемены походили друг на друга как две капли воды. Наконец, сдавшись, она рухнула на постель и пролежала неподвижно, наверное, целые сутки. Время остановилось.
Если бы у нее были часы! Часы казались ей порой самым желанным предметом в мире.
Однажды, когда она лежала, уставившись остановившимся взглядом в противоположную стену, мертвое лицо одной из фресок ожило. Приподнялись веки, и в узких прорезях глазниц сверкнули живые человеческие глаза — за ней наблюдали! Это маленькое открытие показалось ей чрезвычайно важным хотя бы потому, что не укладывалось в доведенный до кретинизма ритуал подачи пищи.
Она ничем не выдала себя, вовремя отведя взгляд, но с этой минуты внимательно следила за всеми барельефами, в изобилии украшавшими стены ее темницы.
Глаза больше не появлялись. Однажды она попробовала, встав на стул, дотянуться до фрески, но ей это не удалось. Когда проснулась, стул исчез, и вместо него появилась скамья, прикрепленная к полу.
Но вот настал день… Без всякого знака с ее стороны двери распахнулись.
Четыре прислужницы внесли и разложили на постели довольно сложный наряд, ничем не похожий на рыжие бесформенные бурнусы, скрывавшие фигуры ее обходительных молчаливых стражей. Знаками ей предложили переодеться и оставили одну. Она безропотно подчинилась с единственной целью — изменить хоть что-нибудь в окружавшем ее чудовищном однообразии. Сердце молодой женщины тревожно билось.
Это переодевание могло означать лишь одно — перемену в ее судьбе. Пытка неизвестностью заканчивалась.
Пустынники выполнили все условия договора. Хенк ничего другого и не ждал, но я все время опасался какого-нибудь подвоха до той самой минуты, пока в прибрежной деревне мы не выменяли, по совету Прора, оставшихся после битвы хрумов на плоскодонное гребное судно.
Якорь подняли на борт, взметнулись весла, и темное пространство моря поглотило нас. На берегу не было никакого движения, никто не пытался нас преследовать.
С каждым взмахом весел мы глубже погружались в ночь. Через час пришлось остановиться и подождать восхода первой луны, чтобы не натолкнуться в полной темноте на один из многочисленных плавучих камней. Все наше судно целиком было выдолблено из такого же легкого, ноздреватого, но достаточно прочного камня. Мы старались держаться ближе к берегу. Его извилистая линия оставалась для нас основным ориентиром.
— Нужно спешить, — прошептал Прор, наклоняясь ко мне. — Мы слишком надолго застряли в этих проклятых песках, и у тебя почти не осталось времени.
