— Ты должен сказать мне, кому заплатить,
— Мы всё это обсудим в понедельник. В конторе могут и не знать, всё оплачивает студия. Так что не беспокойся.
— Я хочу сама оплатить свою часть расходов.
— Разумеется. Мы едем вскладчину. Это же кинобизнес. За всё всегда расплачиваешься потом. И буквально и фигурально.
По молчанию на том конце провода он почувствовал — это ей не понравилось: ведь ей не дозволено даже расплатиться на месте за собственное дурное поведение. Но в конце концов выяснилось, что причина молчания была более невинной.
— Я чувствую себя как ребёнок, которому предложили совершенно неожиданное угощение. Не в силах поверить в это.
— Ну там ведь полным-полно старых, всем надоевших фараонов. Тебе ещё будет противно.
— Надо взять книгу, почитать про всё это.
Дэн сказал, что ей не нужно покупать путеводитель, у него в Лондоне сохранился тот, которым он сам когда-то пользовался. Они ещё минуту поговорили о том, что следует сделать. Джейн снова поблагодарила его — за предложение и за ночёвку — и повесила трубку.
Он прошёл в гостиную, налил себе немного виски. Жребий брошен, и очень скоро ему предстоит разговаривать с Дженни и принимать собственное решение. Говорить ей пока не обязательно. Но в искусстве обманывать Дэн был далеко не новичок. Чем дольше ты откладываешь, тем труднее потом оправдываться. Он стоял и смотрел в глаза епископу. Потом принялся репетировать.
Заказанный разговор дали вовремя, раньше, чем ему хотелось бы. Дженни только что встала и была в восторге: звонка она не ждала.
— Прости меня, пожалуйста, за вчерашнее. Я больше не буду.
— Выкини чёртово зелье в уборную и спусти воду.
— Хорошо. Обещаю.
— Откуда ты взяла эту дрянь?
— У одного человека. На студии.
Он почувствовал — она лжёт, хотя не мог бы сказать, почему у него возникло такое подозрение; просто в иных обстоятельствах он заставил бы её побольше рассказать об этом «одном человеке».
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. Выкарабкаюсь. Тем более ты позвонил. — И добавила: — Знаешь, может, тебе всё-таки прочитать, что я там понаписала. Просто чтоб знать, какая я стерва.
Дэн почувствовал облегчение, словно шахматист, которому дали возможность увидеть хотя бы один безошибочный ход впереди.
— Через минуту ты узнаешь то же самое обо мне.
— Как это?
— У меня новости, Дженни. Я вчера хотел тебе сказать, но понял, что момент не очень-то подходящий. Я еду в Египет. На следующей неделе. Вернусь до твоего приезда.
— Ох, Дэн. Это подло.
— Мне во что бы то ни стало нужны новые идеи.
— Но ты ведь, кажется, говорил…
— Пришлось передумать. Сейчас сценарий читается как краткий курс истории страны. А надо, чтобы атмосфера была.
— А отложить нельзя?
— К сожалению.
— Там полно девиц, исполняющих танец живота. С лукавыми очами. Я тебе не доверяю.
— Со мной, возможно, будет дуэнья. Если это может служить утешением.
— Твоя дочь?
— Нет. Самая тяжкая семейная проблема момента. Её тётка.
Последовало недолгое молчание; потом — недоверчивое:
— Как, сестра твоей бывшей?
— Все совершенно с толку сбились, не зная, что с ней делать. Она в депрессии, совсем замкнулась в себе. А я возьми да и предложи это не подумав. Бог знает почему. Когда она здесь была. Доброе дело дня — что-то вроде того.
Новость явно обескуражила Дженни. Дэн ждал. Затем он снова услышал её голос — холодный, сдержанный и отчего-то гораздо ближе, чем раньше.
— Мне казалось, вы почти не разговариваете друг с другом.
— Ну в данный момент здесь абсолютный мир и всепрощение.
— И что, она сказала «да»?
— Мы все пытаемся её уговорить.
— А твоя бывшая одобряет?
— Дженни, мы говорим о совершенно растерявшейся женщине весьма средних лет. Она бы тебе понравилась, если бы ты познакомилась с ней. Ты бы её пожалела. На самом деле это просто акт милосердия, и… тут есть кое-что ещё.
— Что такое?
— Кэролайн. Она тяжко переживала нашу затянувшуюся вендетту. Пожалуй, мне хочется показать ей, что её папочка в душе человек вполне приличный. Если иметь в виду кое-какие другие мои грехи.
— То есть — меня.
— В том числе.
— А как дела с её заморочками?
— Насколько я понимаю, в следующие выходные они будут иметь место в Париже. Пока ещё в разум не вошла. И говорить нечего.
— Жалко, у меня нет такого милого, вполне традиционного господина в качестве друга сердца. — Она поспешила продолжить, не дав Дэну ответить ей: — А она тебе нравится?
— Безумно. Потому я тебе и рассказываю об этом.
— Я серьёзно.
— Она всегда нравилась мне как человек. В те дни, когда я её хорошо знал. И только.
— Значит, это не просто акт милосердия.
— Она бы тебе понравилась. И ты бы её пожалела.
— Все подлые мужики говорили так испокон веков.
— Но это правда. В данном случае.
— Я-то по крайней мере предала тебя только на бумаге. Ты для меня вовсе не мистер Найтли.
— Никогда не замахивался так высоко.
— Ты даже и не пытаешься.
— Потому что ты не Эмма.
— Всего лишь мыльная водичка.
— Это ещё что?
— То, что остаётся, когда умывают руки. — Дэн молчал. — Я думаю, ты подонок уже потому, что меня не предупредил.
— Я вчера собирался. И это ещё не точно.
— Ох, если бы я могла видеть твоё лицо. — И вдруг сказала: — Ой Господи, шофёр уже в дверь стучит. Не вешай трубку.
Минуту спустя она вернулась.
— Дэн?
— Ты опаздываешь?
— Нет, но должна ехать. Ещё не одета. Ты завтра вечером позвонишь?
— Конечно.
— Ты способен так достать человека, что он на иглу сядет, знаешь ты это?
— Это калифорнийский стиль беседы. Не твой.
— А ей лучше бы сохранить те её принципы в личных отношениях, о которых ты мне рассказывал.
— Она уже поднимала эту проблему. А я заверил её, что ты слишком умна, чтобы мне не верить.
— Объясни ей, что правильнее читать эту фразу без «не».
— К тому же она — дама весьма левых взглядов. У неё нет ни времени, ни желания иметь дело с капиталистическими бездельниками вроде меня.
— Кроме тех случаев, когда бездельник приглашает её в Египет.
— Подозреваю, она захочет обратить меня в свою веру. Если согласится поехать. — И он добавил: — Так хочется, чтобы это была ты.
— Я — что?
— Была со мной. И была здесь сейчас.
— А я буду с тобой. По почте. Теперь я даже рада.
— Завтра поговорим?
— Только потому, что мне тут не с кем больше разговаривать.
— Разумеется.
— И нечего думать, что я сейчас скажу: «До свидания». Я не заканчиваю разговор, только чтоб заставить тебя побольше денег потратить.
— Догадываюсь.
— А сколько ей лет?
— Далеко за сорок. И варикозные вены, если это тебе интересно.
— Не интересно.
— Ну тогда ладно.
Молчание. Потом — тоненький голосок, странно плоский, невыразительный тон, удачно использованный ею в нескольких уже отснятых сценах:
— Всё. Я пропала.
— Дженни!
— Совсем.
Но она ещё помолчала и только потом опустила трубку на рычаг.
Дэн обнаружил, что рассматривает надпись «Бог всё видит», хотя чувство было такое, что видит он далеко не всё; наверняка не видит, как искушён Дэн в полуправде. Но странным образом боль в голосе Дженни, её неуверенный тон, совершенно ей несвойственный, глубоко его тронули. Испуг, одиночество, простота, человечность… что-то такое, что остаётся, если вычесть избалованность и искусственность… он уже представлял себе день, когда она встретится с Джейн и он будет прощён.
Он всё стоял у телефона, но теперь сквозь дверь гостиной ему стала видна наклонная полоса солнечного света, лившаяся на устланный циновками пол из окон, глядящих на запад. Белёная стена напротив сияла, словно в интерьерах Вермеера. Дэн раскрыл входную дверь и вышел на крыльцо. На юге и на западе небо прояснялось, и впервые со времени его приезда сюда закатное зимнее солнце пробилось сквозь облака. Рваные клочья тёмно-серой дымки, силуэтами выделяясь на фоне прозрачно-жёлтого от солнечных лучей воздуха, уплывали прочь. Всё в распростёршейся перед ним долине было испятнано бледным золотом: мокрый сад перед домом, луга, сверкающие капли на ветках. Дальше к югу, над Ла-Маншем, лежала длинная рыхлая гряда дождевых туч; с одного конца она загибалась пышным плюмажем длиною миль в пятнадцать, и плюмаж этот был окрашен в изысканный, то и дело меняющий оттенки серо-сизый цвет. А сами тучи в той стороне несли в своих складках и бороздах нежно-фиолетовые и аметистовые размывы.
С дальнего края долины донёсся трескучий голос невидимой сороки, ей сердито откликнулась пара ворон. Вороны пролетели у него над головой с нарочитым шумом и криком, и Дэн прошёл по мокрым плитам дорожки туда, где мог, обернувшись назад, посмотреть поверх крыши дома, что происходит. Высоко над буковой рощей кругами ходил канюк, мягкий свет с запада, словно неяркий, осторожный луч прожектора, выхватывал коричневый с белым испод его распростёртых крыльев. Он кричал, словно мяукал, величественный, золотистый, в апофеозе солнечных лучей на фоне тёмных туч. Дэн стоял, наблюдая, как птицы гонят его прочь, и вспоминал Тсанкави. Вспоминал свои реальные, ещё не написанные миры, своё прошедшее будущее, своё будущее прошлое.
