Выполнение этой задачи требовало дальнейшего лавирования между великими державами с тем, чтобы воспрепятствовать их возможной консолидации на антисоветской основе и использовать их технические возможности для модернизации советской экономики. Активная антикоммунистическая и антисоветская пропаганда нового национал-социалистического правительства Германии и опасения, что Берлин и далее будет сближаться с западными странами, потребовали уточнения тактики советской дипломатии, и в декабре 1933 г. Москва поддержала французскую идею коллективной безопасности в Европе. И тогда, и теперь многие воспринимают этот шаг СССР как стремление к сближению с Западом против Германии. Однако это была все та же политика лавирования, примененная в новых условиях. Уже 26 января 1934 г. в Отчетном докладе XVII съезду ВКП(б) Сталин объяснил, что "у нас не было ориентации на Германию, так же как у нас нет ориентации на Польшу и Францию. Мы ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР и только на СССР. И если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идем на это дело без колебаний", поскольку заинтересованы в расширении деловых связей для развития экономической базы, ведь "в наше время со слабыми не принято считаться, считаются с сильными"1438.
Ныне некоторые авторы полагают, что в 1921–1924 гг. советское руководство отказалось от своих революционных намерений на международной арене, и к началу 1930-х гг. Сталин "стал теперь упорно стремиться к налаживанию отношений с ближайшими соседями и странами Запада, отодвигая революционную активность на второй план"1439. Почему-то в данном случае исследователи забыли широко известную истину о том, что реальная политика и обеспечивающая ее пропаганда далеко не одно и то же, и стали всерьез воспринимать любые официальные заявления Москвы, не желая непредвзято взглянуть на ее реальные действия. Сделав ставку на ускоренное военно-экономическое развитие СССР, советское руководство было вынуждено налаживать экономические связи со странами Запада, что, естественно, требовало определенной маскировки своих намерений. В этих условиях снижение "революционной активности" было связано лишь с дипломатической тактикой, а не с отказом советского руководства от идеи "мировой революции". В этой связи трудно не согласиться с мнением А.Н. и Л.А. Мерцаловых, считающих, что мышление Сталина стало в конечном счете обычным имперским, чем бы оно ни прикрывалось1440.
В данном случае идеологическая догма о "мировой революции" оказалась тесно связанной с национально-государственными интересами Советского Союза, руководство которого оказалось перед следующим выбором. Либо Москва должна была согласиться со своим второстепенным статусом региональной державы на мировой арене с перспективой дальнейшего ослабления советского влияния, либо СССР должен был вступить в борьбу за возвращение в клуб "великих держав". Сделав выбор в пользу второй альтернативы, советское руководство пошло по пути любой страны, стремившейся стать "великой державой", чего можно добиться лишь путем подчинения какой-либо части мира, и использовало идею "мировой революции" для обоснования этих своих притязаний. Естественно, что, как везде и всегда, пропаганда говорила о глобальных задачах. И в данном случае идея "мировой революции" стоит в одном ряду с такими, например, идеями, как "защита культуры от варваров" в Древнем Риме, "свобода, равенство и братство" на рубеже XVIII–XIX вв. во Франции, "бремя белого человека" в эпоху колониальной экспансии европейских стран, "открытых дверей" в США конца XIX — начала XX вв., "борьба за жизненное пространство" в Германии и "создание Великой Восточной Азии" в Японии 1930-1940-х гг. или "борьба за демократию" в современных США.
Кроме того, важно отметить, что идея "мировой революции" трансформировалась из надежды на абстрактную революцию в лозунг расширения границ социализма, то есть расширения влияния СССР на мировой арене. Задача возвращения в клуб великих держав самая сложная из всех международных задач любого государства, поскольку требует от него быть сильнее тех, кто станет объектом захвата, и их потенциальных союзников. Как правило, это невозможно в силу ограниченности ресурсов, поэтому в такой ситуации активно используется дипломатия с целью разобщить возможных противников, а еще лучше помочь им вступить в открытый конфликт друг с другом. Как уже было показано, именно эту задачу и решала советская дипломатия в 1920-1930-е гг. И в данном случае идея "мировой революции" дополнялась идеей борьбы за "социализм — светлое будущее всего человечества". Это важное пропагандистское дополнение было нужно для морального оправдания любых действий СССР на мировой арене и вполне вписывалось в характерное, особенно для XX в., стремление прятать реальную политику за благообразной моральной ширмой. Поэтому любые рассуждения об отказе советского руководства от идеи "мировой революции" основаны на элементарном непонимании закономерностей развития международных отношений. Вот если бы советская внешняя политика на протяжении 1920-1940-х гг. по степени своей активности находилась бы на уровне какой-либо Норвегии или Аргентины, то тогда можно было бы констатировать отказ советского руководства от борьбы за статус "великой державы", но все было как раз наоборот.
Советская пропаганда широко популяризировала основную цель советской внешней политики — борьбу за социализм во всем мире. Проанализировав литературу "оборонной тематики" 1930-х годов, Н.Ю. Кулешова приходит к выводу, что "на главный вопрос, к какой войне готовилось сталинское руководство, она давала ясный ответ: к революционно-классовой, по типу гражданской, во всемирном масштабе", которая "в конечном счете направлена на коренное изменение господствующей у [противника] социально-политической системы. А именно это и составляло основную цель внешнеполитических устремлений советской страны, показанных в литературных произведениях. […] Соответственно, защита социализма, наряду с узкой, получила более широкую трактовку — как готовность не только стоять на страже собственных границ, но и бороться за уничтожение капитализма на всем земном шаре". Кроме того, важно отметить, что подобные произведения имели широкий общественный резонанс, восторженно встречались читателями и зрителями спектаклей и фильмов, что, конечно же, отражает общественные настроения в СССР1441.
Как и руководство остальных великих держав, советское руководство активно действовало на международной арене и стремилось достичь своих собственных целей, рассматривая Вторую мировую войну как уникальный шанс для реализации идей "мировой революции". Тем более что теперь СССР располагал мощной автаркичной экономикой, развитым ВПК и хорошо вооруженной Красной Армией. Не случайно 1 октября 1938 г. на совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда Сталин объяснял, что "бывают случаи, когда большевики сами будут нападать, если война справедливая, если обстановка подходящая, если условия благоприятствуют, сами начнут нападать. Они вовсе не против наступления, не против всякой войны. То, что мы кричим об обороне — это вуаль, вуаль. Все государства маскируются"1442. В это объяснение прекрасно вписывается следующее утверждение в передовой статье газеты "Красная звезда" от 17 ноября 1938 г.: "В тот миг, когда фашисты посмеют нас тронуть, Красная Армия перейдет границу вражеской страны… Наша оборона это наступление. Красная Армия ни единого часа не останется на рубежах, она не станет топтаться на месте, а стальной лавиной ринется на территорию поджигателей войны. С того мгновения, когда агрессор попытается нарушить наши границы, для нас перестанут существовать границы его страны"1443.
В условиях политического кризиса 1939 г. Москва лавировала между англо-французскими союзниками и Германией, стараясь добиться наиболее выгодного для себя соглашения1444. Согласно воспоминаниям Н.С. Хрущева, руководивший из-за кулис действиями советской дипломатии Сталин летом 1939 г. откровенно заявлял, что "тут идет игра, кто кого перехитрит и обманет", прекрасно понимая, что "Гитлер хочет нас обмануть, просто перехитрить. Но полагал, что это мы, СССР, перехитрили Гитлера, подписав договор"1445. Интересные оценки событий 1939–1941 гг. содержатся в ставшем лишь недавно доступным исследователям дневнике писателя В.В. Вишневского, хотя и не причастного к выработке важнейших военно-политических решений, но тем не менее в силу своих должностных обязанностей и политических функций хорошо осведомленного о настроениях "наверху", имевшего возможность получать достоверную, широкую и разнообразную информацию о деятельности советского руководства, о подготовке к войне.
Оценивая советско-германский пакт о ненападении, писатель 1 сентября 1939 г. заносит в дневник: "СССР выиграл свободу рук, время… Ныне мы берем инициативу, не отступаем, а наступаем. Дипломатия с Берлином ясна: они хотят нашего нейтралитета и потом расправы с СССР; мы хотим их увязания в войне и затем расправы с ними". Передавая распространенные настроения: "Мы через год будем бить Гитлера", Вишневский отмечает, что "это наиболее вероятный вариант… Для СССР пришла пора внешних мировых выступлений… Гадать, как сложится игра, трудно. Но ясно одно: мир будет вновь перекроен. В данной войне мы постараемся сохранить до конца свои выигрышные позиции. Привлечь к себе ряд стран. Исподволь, где лаской, где силой. Это новая глава в истории партии и страны. СССР начал активную мировую внешнюю политику"1446.
