— От усов?
— С любого места.
Удалов задумался. Задание было бы невыполнимым, если бы не одна тонкость, вспомнившаяся Корнелию: выходя по утрам из «мерседеса» у здания «Гуслярнеустройбанка», занимавшего бывшую детскую музыкальную школу имени Римского-Корсакова (он проходил некогда в этих краях морскую практику и за это соорудил крепкое двухэтажное здание на свои кровные деньги), господин Усищев, прежде чем приступить к своим обязанностям, заходил в парикмахерскую № 1, расположенную в соседнем доме, и брился с одеколоном «Кристиан-бруталь» у старого мастера Терзи-башьянца.
— Иди отдыхай, набирайся сил перед акцией, — посоветовал Минц.
Но Удалову не хотелось отдыхать. К себе-то он пошел, но не спать, а думать: вот, к примеру, удастся им узнать, что в предыдущем рождении товарищ Усищев был Иваном Грозным. А дальше что? Обнародовать? Или в Москву писать? А из Москвы возьмут и ответят: «Срочно направляйте. Нужен Родине!»
На следующий день в 10. 25 Удалов без стука вбежал в лабораторию профессора.
Вбежав, он раскрыл ладонь. На ней лежала парикмахерская бумажная салфетка, в которой содержалось немного подсохшей пены со щетиной.
Минц, занятый подготовкой визита к Усищеву, спросил:
— Ошибки быть не могло?
— Наблюдал из угла, — ответил Удалов. — Лично подобрал в бумажку.
— Ну, тогда иди на улицу гуляй, а я попытаюсь узнать, с кем мы имеем дело.
Удалов погулял по соседству, дошел до музея, вернулся, посидел на скамеечке и тут услышал голос друга:
— Сколько времени?
— Половина третьего.
— Я почти догадался! — крикнул профессор.
— Так из каких он будет?
— Не могу сказать. Слишком страшно.
— Неужели Гитлер?
— Интереснее. Но и страшнее.
— А что делать будем? — Удалов не был трусом, но тут его охватила предстартовая дрожь.
— Если не боишься, пойдем со мной, — предложил Минц.
— Пошли.
Через минуту вышел Минц со своим толстым портфелем. Он шутил, что возьмет его с собой, когда поедет за Нобелевской премией.
По дороге Удалов несколько раз пытался выпытать у профессора, что за тайну тот несет в себе, но профессор был загадочен, задумчив и печален.
«Ужасно! — повторял он время от времени. — Ужасно!»
Мурашки пробегали по телу Удалова.
Они так решительно подошли к «Гуслярнеустройбанку», что люберецкие молодцы, которые охраняли вход, еле успели скрестить перед пришельцами автоматы.
Удалов в удивлении посмотрел на фасад.
Фасад школы был такой же, как прежде, только профиль Римского-Корсакова сбили, а вместо него поместили профиль Усищева. Подпись же пока оставили старую: «Великий русский композитор».
— Нам к товарищу Усищеву, — строго сказал Минц.
Люберецкие потому и приехали на охрану Усищева, что не знали никого в Гусляре. Неужели в городе нашелся бы житель, который осмелился остановить, не пустить Минца и Удалова? Не было такого жителя.
— Гуляй, папаша, — сказал охранник.
Возмущенный Минц, которого никогда еще не встречали так в Гусляре, рассердился и хлопнул хама портфелем по руке. Автомат упал, а второй охранник развернулся, чтобы прошить очередью двух старых хулиганов.
К счастью, тут на шум распахнулось окно на втором этаже, выглянула усатая рожа главного разбойника и сказала:
— Отставить пальбу! Пропустить ко мне глубокоуважаемых товарищей ветеранов, моих дорогих избирателей. А вот ты, Василий, считай себя уволенным. Если любой старый еврей может у тебя автомат вышибить — твое место на кладбище…
— Шеф, я же не ожидал!
— Тогда твое место на помойке, — сказал Усищев и выстрелил в своего охранника со второго этажа.
Охранник упал бездыханным, и его алая кровь оросила автомат, а также ботинки Удалова, который кинулся внутрь музыкальной школы.
Потрясенные случившимся, старики поднялись на второй этаж. Усищев их не встретил, но они узнали, что он всегда сидит в голубой гостиной, в классе арф. Большинство арф уникальной работы было уже продано им в Бангладеш, но одна — правда, без струн — осталась для интеллигентного антуража.
Толстый, гладкий, усатый, тонкорукий Усищев сидел за столом, уставленным его коллекцией — изображениями обнаженных девушек работы советских фарфоровых заводов.
Присесть гостям Усищев не предложил, но Минц, уже преодолев потрясение, подошел к столу, поставил на угол портфель и сказал:
— У нас к вам, товарищ Усищев, важная проблема, которая касается вашего происхождения.
— Мое происхождение не обсуждаем! — вдруг испугался Усищев.
— Вы меня неправильно поняли, — сказал Минц. — Мы знаем, что такая выдающаяся личность, как вы, уже жила на свете…
И он популярно изложил завтрашнему диктатору Великого Гусляра теорию перерождения душ. О перерождении душ диктатор раньше не слышал, и, если бы не солидность профессора Минца, он бы в нее не поверил. Но когда Минц произнес: «Может, среди ваших предшественников и Наполеон попадется», Усищев клюнул на это заявление, расплылся и спросил:
— А что, можно уточнить?
— Это непросто, — ответил Минц.
— Сколько просите за Наполеона? — спросил Усищев.
— Аппаратура зарубежная, настройка тонкая.
— Сто баксов? — спросил Усищев.
— Послушайте, Усищев, — рассердился Минц, — мы с вами не на базаре. Какие могут быть сто баксов, если вы получите с завтрашнего дня право писать на табличке: «Бывший Наполеон, а ныне товарищ Усищев»?
— Ладно, можно и без товарища, — смирился Усищев. — А сколько?
— Завтра Всероссийское телевидение сообщит: «Городом Великий Гусляр с недавнего времени руководит новый Наполеон». Как вы думаете, не появятся ли здесь руководители некоторых партий с предложением вам баллотироваться в президенты?
— Да ладно! — отмахнулся Усищев. Его руки, неловко приделанные к тугому телу, были тонкими и ломкими, а пальцы — словно когтистыми.
— Так что обойдется это вам в двенадцать тысяч долларов чеком на швейцарский банк, а также по новой квартире нам с Удаловым, как только вас изберут всеобщим благодетелем.
— Не пойдет!
Начался торг. Он продолжался минут десять. Минц и Усищев вспотели. Спорили они искренне, отчаянно, а Удалову все хотелось крикнуть: «Лев Христофорович, да обдурит он вас, по глазам видно! Посмотрите в эти черные точечки! Ни копейки не даст!»
Наконец сошлись на трех тысячах и двух квартирах.
Минц вынул из портфеля и расставил на столе приборы. Усищев смотрел со смешанным чувством страха и надежды. Ему хотелось быть Наполеоном, но он опасался подвоха и боялся, не слишком ли много обещал заплатить за сомнительную тайну.
Середину стола занял черный шар. Ближе к себе Минц поставил конус, обратив его острым концом к Усищеву, а экранчиком к себе.
— А это не опасно для здоровья? — спросил Усищев.
— К здоровью ваша наследственность отношения не имеет, — отрезал Минц. — Но должен предупредить, что у перерожденца существует тесная внутренняя связь с его предшественником. Насколько тесная, мы еще не знаем.
— А что я Наполеон, это уже точно?
— Проверим — будет точно.
— Ну давайте! — приказал Усищев и поправил буденновские усы. — Время не ждет. Чем черт не шутит. Может, и Александр Македонский. Чувствую я в себе иногда Александра, прости, Македонского.
— Замрите, закройте глаза, — велел Минц.
На экране конуса Удалов увидел вовсе не Усищева и даже не Наполеона. Там было нечто туманное.
— А нельзя так сделать, чтобы я из себя стал как Наполеон? — спросил Усищев, не открывая глаз. — Мне это по телевизору хотелось бы показать. Постарайся, накину!
— Это мы и постараемся сделать. Если есть ваше желание.
— Ясное дело — хочу, чтобы стал как этот самый… с которого я произошел.
Изображение на экранчике стало принимать все более отчетливую и устрашающую форму.
Удалов открыл рот, чтобы закричать, но Минц зашипел на него, как кобра.
Жужжание в конусе и черном шаре усилилось.
И тут Усищев начал приподниматься над столом, упершись в него тонкими лапами. Он уменьшался, причем скорее прочего уменьшалась голова, вернее, уже головка. Черные точки глаз сверкали отчаянно и злобно, и все более ссыхался он, все быстрее уменьшался.
— Он этого хотел, — мрачно сказал Минц.
Большой черный таракан немного постоял, озираясь, в центре стола, а потом кинулся в атаку на Минца. Нападение было столь яростным, что Минц с Удаловым прыгнули в стороны, а таракан Усищев, не рассчитав сил, упал со стола и, осознав, видно, что придется переносить свою деятельность в иной мир, шустро кинулся в угол.
— Вот и все, — сказал Минц, отключая приборы. — Человеком меньше, тараканом больше…
— Что ты наделал! — закричал Удалов. — Ты же убил городского руководителя!
