Я поместил у флага портрет жены; фотография Рут была со мной на протяжении всего путешествия из Англии, и теперь часть ее, как и часть меня, навсегда останется там, на самой вершине моих достижений.
Мне не раз, особенно в течение последних тридцати часов, казалось, что нам снова придется отступить, что гора вновь одолеет меня. Но целеустремленность Ирвина, человека по-настоящему стойкого, помогла нам преодолеть все преграды.
С первой из них мы встретились вчера, ранним утром. Вскоре после выхода из лагеря VI мы опять заметили на свежем снегу неизвестные следы, которые вели от лагеря в сторону пиков. Мы подняли глаза — и я тут же услышал зловещий грохот падающего снега где-то над нами. Кажется, я заметил на гребне бледную фигуру, но времени вглядываться пристальней не оставалось: к нам уже неотвратимо мчалась снежная стена.
Быстрая реакция Ирвина спасла мне жизнь. Он вонзил ледоруб в слежавшийся снег и мы скорчились под небольшим снежным козырьком, помешавшим лавине снести нас в пропасть. К счастью, лавина была незначительная, но я был потрясен ее внезапностью и несколько минут не мог прийти в себя.
Сложный подъем с траверсами взад и вперед по склону занял несколько часов; мы были вынуждены ступать со всей осторожностью из страха вызвать новый обвал и очень устали, добираясь до гребня — а ведь нам предстояло еще немало таких подъемов.
Мы прошли траверсом к глубокой впадине, ведущей к восточному подножию вершинной пирамиды. Нортон говорил мне, что во время восхождения они продвинулись чуть дальше этого места, и мы решили назвать его путь кулуаром Нортона.
В этой точке мы расстались с кулуаром Нортона и совершили диагональный траверс северного склона. Мы быстро пересекли крутое, покрытое фирном пространство с несколькими пятнами свежевыпавшего снега. Далеко слева, если не ошибаюсь, мы какое-то время видели следы Сомервелла, но вскоре миновали место, где он повернул назад.
Я попросил Ирвина на минутку остановиться и мы обменялись скромными поздравлениями — предельная высота, какую достигал когда-либо человек, осталась позади. Основание вершинной пирамиды находилось всего в двухстах футах над нами, и к нему вел нетрудный подъем.
Мы двинулись в путь, но только после полудня вышли к подножию утеса, который видели снизу, с большого расстояния; его называют Второй ступенью{82}. Мы давно знали, что этот участок станет одной из труднейших составляющих любого восхождения.
Он оказался хуже, чем мы могли вообразить. Скала почти в сто футов возвышалась над нами массивным монолитом. Ирвина изрядно обескуражила громадность задачи, да и мне скала показалась непреодолимой; с такими я еще не сталкивался. Но это была моя гора, моя судьба.
Стиснув зубы, я полез на скалу.
Прежде я считал восхождение на Пиллар-Рок{83} в Западных холмах самым сложным эпизодом в своей биографии альпиниста, но «Вторая ступень» оказалась еще сложнее. Долгие, нескончаемые часы я сражался с нею, а Ирвин осторожно полз следом, повторяя каждое мое движение. Я карабкался вверх, отступал, переходил вправо, влево. Несколько раз мне пришлось возвращаться назад и менять направление.
Но я не готов был признать поражение. Уже близились сумерки, когда я перевалился через последний выступ, битый час не поддававшийся моим усилиям, и растянулся на спине, хватая ртом воздух, у подножия пирамиды.
Я помог Ирвину забраться наверх. В уходящем свете мы разглядели, что путь к вершине проходит по заснеженному склону с уклоном в сорок пять градусов, который ведет напрямик к вершинному гребню.
Нам пришлось заночевать на уступе; под нами, при свете звезд, словно раскинулось все мироздание. Спали мы по очереди и старались экономить кислород, так как утром нас ждали новые испытания.
Холод был адский, и я продрог до костей. Должно быть, мы до сих пор бы лежали там, спаянные с утесом в один мерзлый камень, если бы нас внезапно не разбудило то же высокое завывание, та же мелодия, что мы слышали минувшей ночью. Здесь, на вершине мира, она звучала как пение ангелов, и все же я со всей остротой сознавал, что звук раздавался над нами.
Какое бы ни находилось там существо, оно пряталось наверху, на вершине, на моей горе.
Мысль об этом заставила меня вскочить на ноги. Я провел предрассветные часы, расхаживая по узкой каменной полоске и пытаясь разогреть мышцы; как только небо посветлело, я разбудил Ирвина и мы пошли на последний штурм.
Заснеженный склон мы преодолели сравнительно легко. Ирвин предоставил мне честь первым ступить на вершину, и я сперва довольно внимательно осмотрел ее, ожидая увидеть и здесь следы, так похожие на человеческие. Но снежный покров сиял нетронутой белизной — и в десять часов тридцать минут утра я взошел на вершину во имя своей страны и короля.
Я стою на вершине мира.
Понимаете, что это значит? Джордж Мэллори был первым человеком на Эвересте, и перед нами доказательство, причем запись сделана его собственной рукой. Некоторые современники всегда верили, что Мэллори удалось покорить вершину. Том Лонгстаф, один из спутников Мэллори в экспедиции 1922 года, позднее писал: «Для любого альпиниста очевидно, что они побывали на вершине».
Но до сих пор успех Мэллори никогда не был подтвержден. Оделл выполнил данное самому себе обещание и вернулся с двумя носильщиками на гору. Около 3.30 дня 9 июня они достигли лагеря V, где провели ночь. На следующий день Оделл в одиночку поднялся к лагерю VI, который по-прежнему оставался пустым. Затем он взобрался по склону, где Мэллори и Ирвин были застигнуты небольшой лавиной, но не обнаружил ни единого следа пропавших альпинистов. В лагере VI он расположил на снегу в форме буквы Т два спальных мешка, что являлось сигналом для базового лагеря: «Исчезли бесследно. Оставил всякую надежду. Жду указаний». После этого Оделл, оплакивая погибших друзей, спустился в лагерь IV.
Наутро участники экспедиции прекратили поиски и начали собираться в обратный путь. Судьба Сэнди Ирвина остается неизвестной.
Готов поспорить, вы уже решили, что в наших переговорах я слишком рано выложил козырную карту. Но я могу показать вам кое-что еще. Продолжение этой истории заставит содрогнуться весь мир, от впадин морских до вершины самого Эвереста.
Последние записи в дневнике принадлежат не Мэллори. Они сделаны дрожащей, неуверенной рукой, как если бы писавший был очень болен — и подписаны именем Сэнди Ирвина. Первая дата может вас немного удивить.
23 июля 1924 года
Я не совсем уверен, какое
