вроде «говядины», чтобы отделить мясо, которое мы едим, от живых существ, которые этим мясом стали? Является ли этот факт доказательством того, что где-то в нашем языке спрятано глубинное беспокойство, связанное с поеданием мяса высших животных, но беспокойство это снижается, когда мы начинаем отдаляться от млекопитающих вниз по цепочке видов? (И можно ли считать сочетание ягненок/ягнятина контрпримером, разрушающим всю теорию, или существуют какие-то специальные библейско-исторические причины для этой равноценности?)
332
Тут стоит упомянуть один популистский миф: иногда из кастрюли с варящимся лобстером раздается пронзительный свист. Свист этот – на самом деле звук высвобождаемого пара, который образуется в слое морской воды между плотью омара и его панцирем (вот почему полинявшие омары свистят сильнее, чем те, что с твердым панцирем), но поп-версия гласит, что это предсмертный крик омара, как у кролика. Омары общаются посредством феромонов, содержащихся в их урине, и не имеют ничего близкого по структуре к голосовым связкам, они не могут кричать, но миф очень устойчив – что, опять же, может указывать на существование небольшого культурного беспокойства, связанного с варкой омаров.
333
Слово «интересы» здесь в основном означает сильные и разумные предпочтения, которые, очевидно, требуют определенного уровня сознания, способности реагировать на стимулы и т. д. Взгляните, например, на философа-утилитариста Питера Сингера, чья книга «Освобождение животных» (1974) является в некоторой степени современной библией движения за права животных: «Было бы ерундой говорить, что не в интересах камня, когда школьник бросает его на дорогу. Камень не имеет интересов, потому что он не может страдать. Ничто, что мы можем делать с ним, не может нарушить его благосостояния. Мышь, с другой стороны, заинтересована в том, чтобы ее не кидали на дорогу, потому что она будет страдать из-за этого» (Сокращенный перевод А. И. Петровской.).
334
Это неврологический термин для специальных болевых рецепторов, «чувствительных к потенциально опасным температурам, к механическому воздействию и к химическим субстанциям, которые высвобождаются при повреждении тканей тела».
335
«Предпочтения» и «интересы» – это, возможно, приблизительные синонимы, но термин «предпочтения» лучше всего подходит для моих размышлений, потому что он наименее абстрактен с философской точки зрения: «предпочтения» кажутся более личными, содержат в себе идею личного опыта живого существа.
336
Разумеется, самый распространенный контраргумент в данном случае – это сказать, что слово «приятной» всего лишь метафора, причем ошибочно антропоморфная. Мой оппонент мог бы заявить, что омары ищут места с конкретной оптимальной температурой только из-за подсознательного инстинкта (похожую аргументацию можно будет использовать, чтобы опровергнуть мой следующий тезис в основном тексте – о нелюбви омаров к яркому свету). Суть подобного контраргумента в итоге сведется к тому, что поведение омара в кипящей воде – его попытка вылезти – является выражением не боли, но непроизвольных рефлексов, подобно тому, как ваша нога подскакивает, когда доктор бьет молоточком по колену. Примите к сведению, что профессиональные ученые, включая многих исследователей, использовавших в своих экспериментах животных, придерживаются той точки зрения, что нечеловеческие существа не имеют чувств вообще, только «повадки». Примите к сведению и то, что подобная точка зрения имеет долгую историю, берущую свое начало от Декарта, хотя в современном контексте она находит поддержку в основном в бихевиористской психологии.
На контраргументы «это-не-боль-а-рефлексы», однако, находятся самые разные научные и ратующие за права животных контрконтраргументы. А на них – новые опровержения и объяснения и т. д. Достаточно сказать, что и научные, и философские аргументы каждой из сторон – сложны, узкоспециальны, зачастую основаны на корысти или идеологии и в конечном итоге настолько неубедительны, что на практике – на кухне или в ресторане – все словно по-прежнему сводится к совести и личному (это не каламбур) вкусу каждого.
337
В смысле намного менее важны, поскольку речь идет не об этическом сравнении «ценность жизни человека» vs «ценность жизни животного», речь скорее о «ценности жизни животного» vs «ценность человеческой любви к конкретным видам протеина». Даже самые несгибаемые мясофилы признаются, что это вполне возможно – жить и хорошо питаться, не употребляя в пищу животных.
338
Can These Bones Live? // TheEdwardDahlbergReader. New Directions, 1957.
339
Конечно, современная теория литературы старается показать, что между этими двумя способами прочтения разницы нет – или, точнее, что эстетику можно свести к идеологии. Для меня одна из причин, почему общая задумка Франка так важна, – она показывает совершенно другой способ объединить формальное и идеологическое прочтения: подход, который и близко не такой заумный, редуктивный (иногда) и обламывающий удовольствие (слишком часто), как теория литературы.
340
Позже вышел том «Мантия пророка, 1871–1881» («The Mantle of the Prophet», 2002) и синопсис всех томов «Писатель в своем времени» («A Writer in His Time», 2009).
341
Могу представить, что он вложил в проект такое количество библиотечного времени, что из любого бы душу вынуло.
342
Среди поразительных параллелей с Шекспиром есть факт, что ФМД в «зрелый период» написал четыре романа, считающихся абсолютными шедеврами: «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы» (a. k. a. «The Demons», a. k. a. «The Devils», a. k. a. «The Possessed») и «Братья Карамазовы», – в каждом из которых есть убийства и (с некоторыми оговорками) трагедии.
343
Третий том, «Движение освобождения», содержит очень хорошее экспликативное прочтение «Записок», рассматривающее их как ответ на «разумный эгоизм», ставший модным после романа «Что делать?» Н. Г. Чернышевского, и показывающее Человека из Подполья обычной пародийной карикатурой. Объяснение Франком широко распространенного неправильного прочтения «Записок» (многие не считают книгу conte philosophique (Философский роман (фр.).) и полагают, что Достоевский создал Человека из Подполья как серьезный архетип уровня Гамлета) также объясняет, почему наиболее известные романы ФМД зачастую читаются и почитаются без реального понимания их идеологических предпосылок: «Пародийная функция персонажа [Человека из Подполья] часто размывается яркой жизненностью его художественного воплощения». Т. е. иногда Достоевский был хорош себе же во вред.
344
Последнюю книгу Франк называет «Дьяволы» («The Devils»). О значительных проблемах перевода русского литературного языка свидетельствует уже один тот факт, что у многих книг ФМД несколько альтернативных английских названий: первая версия «Записок
