– Что у тебя? – пророкотал оттуда незнакомый мужской голос. Причем пророкотал так громко, что я прекрасно расслышал его даже с изнанки и даже на расстоянии, которое продолжало быстро увеличиваться.
– Каратель мертв. Девочка только что это подтвердила, – гулко, словно из бочки, ответил маг.
– Ты видел свидетельство о смерти?
– Да. Как я и велел, она сделала копии. Боюсь, я ошибся, учитель. А мастер Шал – не тот человек, ради которого стоило стараться.
– Хорошо. Заканчивай дела и возвращайся.
Связь тут же оборвалась. Но я какое‑то время просто стоял, глядя на быстро удаляющуюся карету. Потом встряхнулся. После чего ссадил на землю удивленно мяукнувшую нурру и тихо велел:
– Проследи.
Глава 21
Когда Пакость умчалась, я сменил форму на звериную и, отправив зов улишшам, потрусил за каретой уже без спешки.
Принимать решение впопыхах было опасно, однако и мага оставлять без внимания было нельзя.
Кто он? Откуда взялся? На кого работает? И каким образом связан с Орденом? Я не был с ним знаком ни в одной из своих личин. И он ни разу не мелькнул в жизни мастера Шала. Больше того: эти двое вообще нигде не пересекались, и я, на ходу перерывая воспоминания матрицы, так и не смог уловить никакой связи. Но по какой‑то причине из всех карателей столицы его заинтересовал только мастер Шал. Не нечистый на руку Жош, не его подпевалы, ни другие мастера, которых в Гоаре имелось аж три десятка, а именно я.
Почему?
Я где‑то наследил? Что‑то упустил из виду? Может, лессу Майену насторожило мое чересчур быстрое выздоровление? Или еще какие‑то вещи вылезли, когда меня принесли к ней в невменяемом состоянии? Нет, личина бы с меня не слезла – Изя был катастрофически слаб, чтобы выбраться наружу, а Ули пребывал в глубокой отключке. Но, может, я что‑то сделал не так? Скажем, нес какой‑нибудь бред или разговаривал на незнакомом языке?
Но даже тогда этим фактом в первую очередь должен был заинтересоваться магистр Нэш. Это ведь к нему на стол с завидным постоянством ложились доклады подчиненных. О моем состоянии лесса обязана была ему докладывать регулярно. И в процессе моего нахождения в башне, и особенно после. В том числе перед тем, как мне разрешили приступить к несению службы.
Будь у мастера Нэша хоть малейшее подозрение в том, что я – это я, а не мастер Шал, хрена с два мне бы дали оружие в руки.
Но ничего не произошло. Меня, можно сказать, даже повысили. Больше того, дали возможность реабилитироваться. И если бы не Рез, я бы наверняка вернулся из подземелий с победой.
Получается, изначально я никаких подозрений не вызывал? Или же вызывал, однако леди ни с кем в Ордене не захотела ими поделиться, а вместо того, чтобы подать начальству полный отчет, предпочла его исказить и слила информацию на сторону? Причем не первому встречному, а магически одаренному и очень уж кстати нарисовавшемуся любовнику.
Нет, может, она и раньше сливала ему секретные данные. Но что‑то во мне определенно было не так, если тот маг целых два раза поинтересовался причинами моей смерти и сомневался в ней до тех пор, пока не увидел официальное заключение.
Хорошо. Допустим, что‑то во мне все‑таки отличалось от настоящего мастера Шала. Вопрос: что? Внешность – вряд ли, личина села на меня как влитая. Привычки – тоже мимо. В присутствии посторонних я ни разу из образа не выходил и от поведенческих реакций матрицы не отступал. Слежка за мной на протяжении этого времени тоже не велась – улишши тому гарантия. Подозрительные личности возле нашего логова не крутились. А значит, чисто теоретически никто не мог заметить, что за пределами Ордена я веду себя не так, как обычно.
Насчет изнанки я тем более не волновался – места перехода через барьер не видели даже маги, не говоря уж о простых людях. На открытом пространстве я на изнанку никогда не уходил. Всегда выбирал места поукромнее. Да еще тщательно проверял окрестности перед уходом, поэтому был уверен – никто не мог уличить меня в том, что я шайен.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Изя тоже вел себя безупречно. И в башне целителей, и после.
Пакость?
Маловероятно, потому что после неудачи в коллекторе даже она старалась соблюдать конспирацию.
Улишши?
Нет. Малышня учла свои прежние ошибки, да и в резиденцию я их ни разу с собой не брал.
Но тогда что же насторожило лессу? Что вообще такого могла заметить юная, неопытная, недавно выпустившаяся из учебного заведения целительница, которая даже год в Ордене не успела отработать?
Выбравшись на совершенно пустой, погруженный в серо‑зеленую хмарь перекресток, я задрал морду к небу, старательно принюхался и, безошибочно отыскав витающий в воздухе аромат серебра, смешанный с отчетливым привкусом фэйтала, свернул налево.
Хм. Кажется, карета направилась к выезду из Старого города? Необычный выбор для мага. Но это и к лучшему. Там мне все знакомо даже лучше, чем в фешенебельной части города.
Ун через двадцать меня настигли примчавшиеся на зов улишши, и я тут же отправил их вперед, чтобы в случае необходимости помогли Пакости и заодно разведали обстановку. Спешить после этого тем более стало некуда, поэтому я бежал по‑прежнему ровно, неторопливо, продолжая при этом напряженно размышлять.
Но как я ни теребил чужую память, как ни пытался отыскать собственную ошибку, ничего толкового на ум так и не пришло. Единственное, что я предположил, это то, что лесса Майена обладала каким‑то особенным даром, который позволял ей видеть то, что было недоступно, скажем, Максу, улишшам или мне. Тогда же я припомнил, что и Пакость каким‑то образом узнавала меня в любой личине. Но был ли это запах, тембр голоса или какие‑то совсем уж тонкие материи, мы понять не смогли. Даже хотели поспрашивать по этому поводу Шэда, но тот сперва долго не приходил, а потом оно как‑то подзабылось.
Не успел я подумал о сборщике душ, как по изнанке пронесся легкий ветерок, а из‑за спины, как по заказу, раздалось насмешливое:
– Здравствуй, Олег. Ты меня искал?
Я обернулся и задумчиво махнул хвостом.
«Не то чтобы… просто вспомнил, что не успел кое о чем спросить в прошлый раз. Подскажешь по старой памяти?»
– Вообще‑то мог бы и сам догадаться, что у тебя остается общего в разных личинах.
«Да? И что же?»
– Аура, – тихонько фыркнул сборщик душ. – Вернее, та ее часть, которую целители называют зерном.
«Что это еще за штука такая?» – насторожился я, а Изя озадаченно щелкнул зубами.
– Это основа. Самая суть. То, что не меняется в человеке от рождения до самой смерти. Собственно, аура может быть разной, в зависимости от того, здоров ты или болен, полон сил или истощен. Она может быть шире или уже, ярче или бледнее. Она меняется по мере того, как человек растет и взрослеет. В то время, как он испытывает эмоции. Когда он злится, огорчается или радуется. Но особенно она сильно меняется, если у него вдруг открывается магический дар. Или же, наоборот, если этот дар по каким‑то причинам угасает. Аура подвижна, Олег. А вот зерно – нет. Поэтому именно с него снимаются отпечатки для создания именных меток. На него же создается привязка к сложным и особо опасным артефактам. И именно на его состояние ориентируются целители, если от остальной ауры ничего не осталось. Кроме них и специальных артефактов зерно, если ты не знал, никто не видит.
«Мля‑а…» – протянул я, быстро додумав все остальное.
Это что же получается, девчонка заметила неладное, когда попыталась меня вылечить?! Поскольку я был истощен, а от ауры, вполне вероятно, ничего не осталось (Ули просто не успел ее восстановить!) то юная лесса, твердо вознамерившаяся вернуть меня к жизни, обратилась именно к зерну. И вот тогда‑то заподозрила, что с «мастером Шалом» что‑то не то.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Конечно, она была совсем еще неопытной целительницей, поэтому, скорее всего, засомневалась, в первую очередь, не во мне, а в себе. Постеснялась сразу обратиться к магистру, чтобы в случае ошибки ее не подняли на смех. Наверное, поэтому так тщательно меня осматривала. Проверяла. Пыталась понять, в чем дело. Но поскольку мастер Шал крайне редко к ней обращался за помощью и ни разу не был ранен настолько тяжело, чтобы лесса увидела его зерно в полной мере… естественно, она засомневалась! И само собой, предпочла смолчать, чтобы и без того презирающий ее, грубый, не склонный к сантиментам каратель не уничтожил окончательно ее и без того скромную репутацию.
