спрашиваю тебя! Не мог прибегнуть к элементарному средству, недоносок — подержал бы дня два в темноте одного солдата и повел бы ночью к каатинге — все б насквозь увидел!
— Слушайте, братья, — Мендес Масиэл устало обвел канудосцев взглядом. — Немного скажу вам, иссякают силы. Что ж, недолго мы жили, но жили настоящей жизнью, а теперь решайте: встретите врага здесь и погибнете в бою или укроетесь, разбредетесь по лесу на заречной стороне, дадите им устроить на вас облаву? Что предпочитаете?
— Защищать город, конселейро! — выкрикнул Рохас, покраснев смущенно.
И дон Диего подоспел ему на помощь:
— Само собой ясно. В лесу постепенно всех переловят, всласть поистязают, искромсают, а в битве их ждет куда более легкая гибель, чем смерть Мануэло. Что и говорить, конселейро, они предпочитают защищать свой город, Канудос.
Не понравилось Жоао Абадо, что дон Диего не причислил себя к канудосцам, и многозначительно посмотрел на конселейро, но тот не обратил внимания, тихо продолжал:
— Ступите три шага вперед, кто хочет защищать город.
От мала до велика все ступили три шага, вместе с другими — и Доменико… И все обернулись — медленно подходил Зе, но он стал в стороне.
Сочувствовал Мендес Масиэл великому вакейро, сломленному, поднял голову, окинул его взглядом и что-то решил, и даже по измученному лицу было видно — доволен был своим решением.
— Не будем терять времени. Нас одолеют, их много, но не дадим им захватить женщин, детей. Срубите большие деревья, свяжем плоты и спустим на воду, когда стемнеет; к утру высадитесь на той стороне, а чтоб не напали на след, плоты пусть плывут дальше, река вынесет их к океану, сами заберетесь в лес, поглубже, пусть ищут — не найдут. Кто хорошо владеет топором, сделайте шаг вперед.
Все ступили на шаг.
— Хватит десяти человек, — конселейро слабо улыбнулся. — Остальных другая работа ждет.
— Деревья я один срублю. — Старый Сантос угрюмо вышел вперед. — Другие пусть очищают стволы, вяжут плоты.
— Один справишься? Много нужно плотов…
— Не беспокойтесь, конселейро.
— Хорошо. А ты, Грегорио, стань рядом и погромче бей в барабан, заглушай стук топора, не то смекнут, что мы задумали, и перекроют реку.
Старый Сантос поспешил к лесу, на ходу оттачивая топор, следом за ним зашагал с барабаном Грегорио.
— Остальные мужчины отправятся к каатинге. Ка-морцы не сразу решатся перейти через каатингу, но мешкать нельзя. Будете ждать их в засаде, а ты, Зе, иди к себе и обдумай все хорошо, никто не винит тебя, никто ни в чем не упрекает. Но раз ты такой мнительный, сам должен найти способ успокоить себя — способ всегда находится.
Донеслись мощные удары топора, и сразу же загремел барабан.
— Прежде чем разойтись, братья, скажу вам еще несколько слов, — Мендес Масиэл обвел всех взглядом. — Не считайте, что в плохое время родились, несчастливое. Кто знает, возможно, и в самом деле золотым был золотой век, о котором в сказках сказывается, но такое ли уж счастье все время на лужайке полеживать да на свирели наигрывать под плеск ручья — врагу не пожелаю этого! В счастливейшее время родились и жили все вы, братья, поднялись из грязи, возвысились над скверной — это ли не счастье, и оно дано было вам! А теперь идите, не мне учить вас сражаться, но если враг не покажется, возвращайтесь, простимся друг с другом.
В роще, тяжко шелестя, полегло первое дерево.
— Мы победим, конселейро, увидите, победим! — воскликнул Жоао Абадо. — Каждый из нас сильней оравы каморцев, не сомневайтесь, одолеем их, и ружья есть у нас, и патроны, непременно победим, конселейро.
Но Мендес Масиэл пробормотал на это совсем непонятное:
— Не дай бог…
— Добрая весть, великий маршал, пташка на хвосте принесла, — в приемную маршала влетел сияющий полковник Сезар. — При нем сообщить?
— Нет, убери его.
Разруганного, расхаянного генерала живо вынесли вон.
— Каатинга полегла, грандиссимохалле, свободен путь!
— Что?!
— Гонец прискакал.
— Прекрасно… Прекрасно, мой полковник! — возликовал маршал, лихорадочно потирая руки. — Как же это случилось?
— С той стороны кто-то, какой-то там… закидал каатингу трупами наших дорогих незабвенных героев. Она объелась, отяжелела и полегла вся, ходи по ней сколько хочешь, проходи куда хочешь…
— А этого… не схватили? Не догнали?
— Да он сам, грандиссимохалле, как полоумный бросился на нашу сторону, вопил, орал, и сначала подумали, что он ради нас старался, что он нашей ориентации, а мерзавец налетел на первого же солдата и намертво впился в него зубами — так и не оторвали, как ни колотили прикладами.
— Убили?
— Да… Так точно!
Расстроился маршал Бетанкур, досадуя на себя, хотя редко бывал недоволен собой: «Как же я сам не додумался подбросить каатинге людей… Чего бы проще!» — и, боясь опять дать маху в спешке, заходил, обдумывая положение.
— Гонец не проболтался о новости — по пути или здесь?
— Нет, грандиссимохалле.
— Все равно немедленно заточить. В корпус передадите приказ: пока ни шагу дальше. Большой урон нанесли нам эти потаскуны, мой полковник, огромный, однако и из этого тарарама надо извлечь выгоду. Поэтому не мешкая, пока светло, перевезите генерала Хорхе домой, пронесите по улицам в открытых носилках, пусть весь город узнает о его ранении, люди решат, что дела наши плохи, и все недовольные поднимут голову, считая, что настал их час, повылезут из углов. Раскинешь по городу весь свой офицерский состав — пусть смотрят во все глаза, слушают во все уши, представишь список недовольных мной. Сровняем с землей этот поганый городишко и возьмемся за Камору — очистим от сомнительных элементов!
— Хвалить мне вас разве достоин я, великий маршал… — Полковничье сердце взволнованно подскакивало, и несуразная получилась фраза. — Но вы гений, и как же удержаться, как не высказать это, грандиссимохалле…
— И Каэтано пусть возвестит иначе, чем обычно: «Такой-то час вечера и не так уж все гениально».
— А если не посмеет…
— На кой тогда у меня ты?
— Слушаюсь, обязательно прокричит, грандиссимохалле.
— Сам ты принял какие-либо меры?
— Попробовал кое-что, — без особых результатов, — полковник Сезар смутился.
— Что именно?.. Слушаю.
— Решил выявить недовольных — готовил вам приятный сюрприз, грандиссимохалле, но поскольку моих людей быстро распознают даже бородато-усато-парикастыми, я запустил в народ незнакомый ему кадр — нарядил генерала-красавчика женщиной, соорудил ему бюст из шерсти, другие места округлять не пришлось, и отправил в ночное заведение… Но оплошал.
— Почему?
— Перестарался, чересчур соблазнительно нарядил, и походке обучил слишком вызывающей, и кожа у него очень нежная — розовая, грандиссимохалле… Переборщил, словом. Сами понимаете, с красивой бабой не о политике говорят.
— О чем же?!
— Исщипали всего.
Помрачнел великий
