жилья, работы, потребления и транспорта. Рынок старых вещей является местом циркуляции предметов старины и удовлетворяет интересы профильных коллекционеров и «безыдейных», в терминологии Владимира Солоухина, собирателей. В последние десятилетия ХX века вторичный рынок стал местом креативных практик в области моды, превратившись из рынка для бедных в модное место для представителей среднего класса.
* * *
Следовательно, изучение блошиного рынка связано с широким комплексом тем, значимых не только для экономистов, социологов, антропологов и психологов, но и для историков. К таким темам относятся, например, потребление и бедность, коммуникация и одиночество, вкусы и мода, поколенческие разрывы, ностальгия и непрофессиональное, приватное обращение с прошлым из близкой, тактильной и эмоционально окрашенной перспективы в современном обществе в целом и в мегаполисе в особенности. Исследование рынка подержанных вещей позволяет соединить проблемы, рассматриваемые обычно порознь, и тем самым продвинуться в их решении.
Синхронный сравнительный анализ развития блошиных рынков в разных странах и их диахронное изучение в одной стране позволяют с нового ракурса увидеть известные проблемы или открыть новые сюжеты для исторического исследования. Блошиный рынок в Германии может, например, стать объектом изучения сложностей в обращении с нацистским прошлым, а состояние российского блошиного рынка – многое рассказать о деформированной в советское время материальной среде.
Изучая современный блошиный рынок, можно выйти на проблему динамики уровня жизни и развития международного трансфера предметов старины. Так, немецкие блошиные рынки в 1990-х годах выиграли от крушения социалистической системы и открытия внутренних границ Евросоюза. Тогда антиквариат различного, в том числе сомнительного, происхождения, ранее запрещенный к вывозу из стран Восточной Европы, а отчасти и от соседей с Запада (например, антикварная бронза из Франции), беспрепятственно хлынул через границу, встретившись с ростом интереса к старине среди западных немцев с крепкой покупательной способностью.
Блошиный рынок в Германии второго десятилетия XXI века также изменился под влиянием внутренних проблем и международных отношений. Понижение уровня жизни западных немцев после введения евро, насыщение коллекций или уход из жизни поколения собирателей 1970–1990-х годов, наводнение рынка антиквариата подделками с Востока, приход на рынок новых торговцев и покупателей из Азии и Африки сделали свое дело. Сегодня старожилы блошиных рынков мечтательно вспоминают о прежних временах и снисходительно называют нынешний товарный ассортимент блошиных рынков «мусором».
Однако по здравом размышлении представляется, что перемены на современном блошином рынке, пожалуй, не следует оценивать чрезмерно пессимистично, как не стоит прогнозировать его истощение и гибель в ближайшие годы, в том числе вследствие новой вирусологической реальности. Расцвет онлайн-аукционов, триумф телепередач и антикварных (интернет-)галерей, скопировавших модель блошиного рынка, свидетельствуют скорее об обратном.
Ниша историка на блошином рынке
Перечисленные выше проблемы, связанные с деятельностью блошиного рынка, в первую очередь и раньше других ученых стали привлекать экономистов и социологов. И неудивительно: необходимость рассматривать движение товаров и человеческую коммуникацию с помощью инструментария политэкономии и социологии лежит на поверхности. Даже антропологи не сразу заметили потенциал изучения традиций и культуры на материале блошиного рынка, который воспринимался в 1980-х как явление очень молодое[631].
Так есть ли «на блошином рынке» у историка самостоятельное место, на котором ему не нужно «отнимать хлеб» у представителей других наук об обществе и культуре? Может ли рынок подержанных вещей претендовать на статус самостоятельного объекта исторического исследования, а не проходного сюжета при исследовании повседневности? Суммируя рассказанное в этой книге, на оба вопроса можно с известной долей осторожности ответить утвердительно. Блошиный рынок второй половины ХХ столетия мобилизовал домодерный пафос критики капитализма в собственную идеологию, сделав его знаменем консервативной тоски и постмодерной ностальгии по «доброму старому времени». Это ностальгия по ремесленному, штучному производству вручную из качественных материалов, по торгу и коммуникации лицом к лицу[632], по спонтанному и открытому общению, по близости к «первозданной» природе. В этом смысле сама концепция современного блошиного рынка является идеологией альтернативного обращения с прошлым.
Но не только институциональная история блошиного рынка, но и коммуникация людей друг с другом и со старыми предметами дают пищу для изучения обращения с прошлым из перспективы историка. Общение на блошином рынке позволительно описать не только в категориях политэкономии и социологии, но и антропологии и истории. Ведь оно воспроизводит трехзвенный механизм функционирования традиции: «наследование от предшественников – обихаживание в настоящем – передача по наследству более молодым людям»[633]. Современный интерес и уважение к старым вещам «с атмосферой», воплощая тенденцию не к обеднению, а к благосостоянию, наделяет повседневные предметы из прошлого особым статусом. Они превращаются в украшения интерьера, сувениры, места памяти о семейном прошлом, в исторические документы и коллекционные раритеты[634]. Вещь как повод для ностальгии, и, конечно, не только по социалистической эпохе[635], становится важным источником для изучения другого, неофициального и непрофессионального обращения «обычных» людей с прошлым.
* * *
Казалось бы, блошиный рынок неизбежно должен стать одним из канонических объектов публичной истории, изучающей обращение к прошлому со стороны непрофессионалов или для аудитории непрофессионалов. Однако этого до сих пор не случилось. Блошиный рынок, как правило, не только не превратился в специальный объект Public History, но и не упоминается в программных и обзорных работах о публичной истории[636].
Причина такого невнимания в историческом цехе к барахолке коренится, видимо, не столько в ее недооценке как объекта исследования, сколько в дефиците публичного компонента на блошином рынке. Настаивание на публичности барахолки чревато искажением взгляда на него сквозь оптику публичной истории. Социологический концепт толкучки как «приватной общественности» наглядно иллюстрирует это утверждение.
Тезис о том, что на блошином рынке размывается граница между частным и общественным, между отдыхом и работой, между хобби и профессией, не подлежит сомнению. Блошиный рынок позволительно рассматривать как однодневную, случайную и непрерывно меняющуюся музейную экспозицию, позволяющую публике заглянуть в быт и даже интимную сферу прошедших эпох. Но характерный для социологического подхода перекос в сторону публичных и внеисторических компонентов этого феномена неоправданно уравнивает его с такими явлениями «приватной общественности», как работа на огороде, содержание аквариумных рыбок или посещение цирка[637]. Концепт «приватной общественности» недооценивает частную составляющую в поведении акторов на блошином рынке и специфику недоступного в музее тактильного и эмоционально выраженного обращения с прошлым. Особость этого прошлого в том, что оно может взволновать, к нему можно прикоснуться, его можно присвоить в буквальном, рыночном смысле слова.
* * *
Действительно, само публичное пространство блошиного рынка является лишь видимой «сценой» большого и сложно организованного «театра». На этой «сцене» разворачивается лишь краткая, сиюминутная фаза активности человека на толкучке. Товары прибывают на барахолку из приватных, закрытых для публики пространств – частных интерьеров, подвалов и чердаков. А покупатели, будь то профессиональные коллекционеры или любители, желающие украсить домашний интерьер, чаще всего посещают блошиный рынок, чтобы приобретенное вновь приватизировать и прекратить краткосрочное выставление вещи на всеобщее обозрение.
Даже тогда, когда коллекционер с гордостью показывает свою находку членам клубного сообщества, а домохозяйка, сияя, демонстрирует гостям получивший вторую жизнь предмет интерьера, речь идет о допущении избранных в приватную сферу. Публичная сцена блошиного рынка начинается и заканчивается приватно. Она хронологически и пространственно обрамлена частными кулисами.
Блошиный рынок кажется публичным феноменом до тех пор, пока он рассматривается как территория, или нейтральный «контейнер», в котором свободно перемещаются люди, вещи, деньги. Если же посмотреть на него сквозь оптику «пространственного поворота» и анализировать не как топографически ограниченную территорию, а как конструируемое пространство, то картина принципиально изменится. В таком случае, если использовать конструктивистский подход к пространству экономиста Дитера Лэппле, блошиный рынок охватит не только социальные объекты, материальные артефакты и самих людей. Пространство рынка подержанных вещей обнимет все, что его создает, поддерживает и трансформирует: властные отношения, правила и нормы, человеческую практику, символическое кодирование пространства, его репрезентацию и восприятие[638]. В таком случае очень многое в феномене блошиного рынка окажется в «серой», потаенной, приватной сфере.
* * *
В этой связи напрашивается дополнение Public History программой, рабочим названием которой пока пусть будет Private History. Ее разработка еще предстоит, и мы даже не уверены, что будем в числе ее авторов. Но некоторые ее пункты лежат на поверхности и просятся для импрессионистского изображения. «Приватная история» как способ расширения «публичной истории»
