– Нет, Таня. Их наблюдать очень интересно. И нигде столько денег не соберешь, как там. Вы поглядите сколько толстосумов она привлекла! Умная баба… Даже Конкины… Ха!.. Ха!.. И те на одну лекцию попали. Стало быть, мода на свободу пошла…
Он же приводил на все заседания Лизу и Марью Егоровну, выпущенную недавно из тюрьмы. У обеих были огромные сумки. У Лизы – зеленая плюшевая; у Марьи Егоровны – черная, суконная. Обе эти сумки обходили стол во время ужина, и все жертвовали, не разбирая кому и на что. Но жертвовали охотно. А потом эти сумки исчезли вместе с их обладательницами. Глаза Марьи Егоровны, полные угрюмого презрения, встречаясь с глазами Засецкой, как бы говорили: «Мели, Емеля, твоя неделя! Мне лишь бы деньги собрать, а там хоть провалитесь вы все в тартарары!..»
Лиза, как всегда, молчала и казалась бесстрастной и даже недалекой. И если б Засецкая знала, чьим доверием пользуется эта «купчиха», о, какая ядовитая зависть охватила бы тщеславную душу этой женщины!.. Когда Лизы не было, её заменяла Майская. Засецкая покровительственно принимала «эту портниху».
– А! И вы интересуетесь нашей лекцией? Очень рада! – А на другой день она восторженно говорила Конкиным: – Нет, знаете? Вам надо записаться в члены… Это удивительно! Вчера у меня была даже Майская…
– Скажите!!
– Жажда просвещёния, как зараза, охватывает все слои… Тобольцев говорит, что даже рабочие слышали о нашем кружке… И он хочет привести к нам некоторых.
– Скажите!?? Настоящие рабочие!..
– Pur-sang?![213] – перевел Конкин и возбужденно отрепал бакенбарды по-английски.
Но как-то раз в салоне Засецкой появился Потапов. Он долго слушал, сверкая глазами, как мямлили и ломались разные адвокаты и журналисты, рисуясь речами и критикуя каждое предложение… Наконец темперамент взял верх над осторожностью… Потапов вскочил и в блестящей речи, полной огня, бросил в лицо «этим сытым и спокойным людям, играющим в политику» приговор в их несостоятельности и в бессилии их души. Обращаясь к сидевшей тут молодежи, студентам, курсисткам и учительницам, он умолял их уйти из кружка, пока они не завязли в «этом освобожденческом киселе, который залепляет мозги, сердца и глаза…»
Вышел скандал. Гости обиделись. Но Засецкая почувствовала такой эстетический восторг, что на все возражения гостей, будто это пощечина, что она, как хозяйка, оскорблена, она отвечала неизменно:
– Простите!.. Не чувствую оскорбления! Кто это? Ах, какой голос!.. Какой темперамент!..
– Утекаю, – прошептал Степан Тобольцеву, кидась в переднюю, потому что он видел, что Засецкая рвется к нему из тесного кольца, которым её окружили смущенные гости. – Хозяйка очень красивая дама… Можешь ей это от меня передать… Но я, кажется, заварил кашу… Расхлебывай ты за меня… Извини, Андрей!.. Не оправдал рекомендацию… Да уж очень меня забрало, глядя на этих слюнтяев… Неужто ты, в самом деле, от них чего-то ждешь?
Он не бежал, а катился с лестницы, потому что голос Засецкой звучал уже в передней. За ним выбежали Майская, Таня и Бессонова. И долго их звонкие голоса и смех дрожали на пустынных улицах в морозном воздухе.
– Постойте! Куда вы? – кричала им вслед Марья Егоровна, тщетно старавшаяся запихать свою сумку в муфту. – Фу, черт!.. Мчатся, как сумасшедшие… – Но, вспомнив лица гостей, когда Степан заговорил об освобожденческом киселе, она сама вдруг молодо и звонко засмеялась.
– В сущности, вы несправедливы, – говорил Тобольцев Потапову и Тане. – Чего вы хотите от людей? Симпатии, сочувствия? Вы разве их не встречаете. Разве партии держатся не этими пожертвованиями?
– Деньгами отделываться ничего не стоит! – возражала Таня.
– Так говорите вы, те, у кого нет гроша за душой. Но кто, как я, вечно вращаясь в кругу собственников и капиталистов, знает, как туго дает богатый человек на общее дело, тот не может не дивиться на эти пожертвования… Вот вы их браните, а не вы ли благодарили меня за сборы?.. Я думаю только, что вся эта щедрость от политической близорукости. В тот лень, когда они поймут, чем угрожает их собственности распространение ваших газет и идей, они не дадут уже ни копейки…
– Ну, прекрасно… А интеллигенция? Чего она трусит?
Тобольцев расхохотался.
– Таня!.. Да вы требуете геройства от средних людей?.. Вы требуете подвига? По какому праву? Как хотите вы, чтоб все эти семейные, не обеспеченные ничем люди, всю юность молчавшие, с детства видевшие смирение и терпение кругом, вдруг подняли головы и закричали о том, что жило в их душах, как яркая мечта?
– Ничего у них в душах не было! – пробасила Таня.
– Неправда!.. Но от момента, когда средний человек сознает ужас своего положения, до той минуты, когда он закричит от невыносимой боли, – пройдет не один день… А тот день, когда он встанет на защиту попранного достоинства, ещё дальше… Скачков, Таня, в природе человека не бывает… Они есть только там, где жизнь сама делает скачок… Тогда это уже не жизнь, а сказка, как во всех революциях… Я хожу на все интересные заседания и поражаюсь, как цепляется этот самый средний человек за всякую возможность протеста! Уж, кажется, со стороны глядеть, никакого отношения нет к конституции. А они, глядь, речи… протокол… заявления… И присоединяются единогласно к земской резолюции… Ха!.. Ха!..
– Вы сами говорили, что слов боятся… Ни в газетах, нигде слово «конституция» не говорят… а правовой строй…
– Мало ли что? А последите-ка за газетами, какой в общем они тон взяли! Нет, я вижу рост обывателя. И обидно мне, что вы ни во что этот фактор не цените. Без этого обывателя рухнут все ваши партийные попытки. Если вам будет не на кого опереться, ваше дело пропало…
Тобольцев с Таней ездили в Петербург, на технический съезд, и оттуда он вернулея очень довольный обывателем.
– Скандал носил характер чего-то стихийного, – говорил он матери. – В воздухе чувствуется какая-то психическая зараза… Нет, что ни говорите, зашевелился обыватель…
Через месяц это стало уже очевидным. «Союзы» росли, как грибы после дождя. Потапов возмущался их беспартийностью.
– Свои узенькие цели преследуют… В наши-то дни! Чего это стоит? Кому это нужно? Какая-то беспардонная политическая близорукость!
– Нет, мне это нравится, – возражал Тобольцев. – Пусть учатся организовываться, критиковать, стремиться!… А защита собственных интересов – это школа хорошая. Тут учишься каждый шаг взвешивать… И зачем им всем непременно навязывать вашу программу и влезать в ваше ярмо? Предоставьте людям самим разбираться, а не жить и думать по чужой указке!..
– Наша партия должна стоять во главе движения! – убежденно спорила Таня.
– Ниоткуда не вижу, почему именно ваша?.. Самое дорогое – воспитать в массах любовь к свободе души… А вы хотите их поскорей в казармы загнать и подчинить общей дисциплине…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
