мазала глиной свои очи взамен сурьмы, чтобы быть некрасивой и отвращать от себя похотливые взгляды, которые бросают бесстыдники на брошенных жен.
Но ничуть не было похоже, что прекрасная Шагаретт портила свои глаза грязью. Они сияли по-прежнему, и сияние их увеличилось во сто крат с приездом Алексея Ивановича. Сейчас она была во сто крат обворожительнее и красивее.
В своем ярком праздничном одеянии, вытянув перед собой обнаженные алебастровые руки, Шагаретт, словно воин, приготовившийся к битве, устремилась к нему, полная желания.
Тьма внутри чаппари превратилась в день.
Они забыли обо всем. Забыли о великом вожде джемшидов с его династическими интригами и дикарскими хитростями. Забыли и о шариате. Забыли о том, что существует страшный своим азиатским коварством великий мюршид, с его тупым фанатизмом, поистине животной ревностью и мстительными замыслами.
Забыли обо всем на свете. И будто об их любви сложена старинная хорасанская песня:
Трепещут крылья.
Белая молния
прочертила синеву неба.
Неистовый сокол
накинулся с вышины.
Алчущий хищник
напал на фазана.
Пылающий огонь
охватывает джунгли.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Меч палача кривой, и бровь красавицы крива. И то и другое проливает кровь. Но этот где? И та где?
Хафиз
Следи за языком — сбережешь голову. Сократи слова — удлинишь жизнь.
Туркменская пословица
Господин святой, великий мюршид и хранитель кешефрудского мазари Абдул-ар-Раззак прибыл в Бадхыз спустя лишь неделю. Целую неделю понадобилось ему, чтобы добраться до кочевья. Целую неделю он мутил воду в степных аулах. Он взывал к чувствам правоверных, звал к мести, убийствам, пролитию крови. В каждом селении, в каждом кочевье он обрастал правоверными мюридами и сочувствующими. Но едва он отправлялся в путь, и мюриды, и сочувствующие растворялись в степи и горах. Теперь даже местные власти не поддерживали мюршида.
Более того, едва Абдул-ар-Раззак покидал то или иное селение, как появлялись полицейские и арестовывали подозрительных. А подозрительными были переодетые в белые бязевые штаны и живописные хазарейские тюрбаны люди из колонны полковника Крейзе. Все они тянулись, словно мухи на мед, к Абдул-ар-Раззаку, все они жаждали узнать, что нового в мире и на фронтах и когда готовится вторжение в Узбекистан и Туркмению. И всех их, конечно, против своих намерений и желаний мюршид выдавал с головой афганским властям.
Гератский генерал-губернатор имел беседу с Мансуровым, для чего встретился с ним по дороге на Бадхыз. Генгуб был старым другом России, и он не видел другого пути, как собрать в своей провинции всех фашистских резидентов и держать «на казенных хлебах» под замком до того момента, когда высокие договаривающиеся стороны решат этот вопрос. Изъятие резидентов происходило тихо, без пролития крови. Резиденты, крайне напуганные багебагуской трагедией, предпочитали сдаваться сразу. Сейчас стоял один лишь вопрос — как сделать так, чтобы выловить резидентов всех без исключения. А сделать это было не легко. Немцы успели завербовать и бывших курбашей, и бывших главарей-джунаидовцев.
Но уже имелся весьма реальный план, составленный с тем же самым губернатором и согласованный с местными властями. Начинать выполнение его следовало с кочевников Бадхыза. Переговоры с вождем джемшидов уже начались. В них участвовали чораймаки, и джемшидское кочевье на несколько дней превратилось в место совещаний и курултаев. С вождями удалось найти общий язык.
Мюршид Абдул-ар-Раззак нарушил повеление старого Джемшида и явился в чаппари. Приход его вызывал серьезные осложнения.
— Ты осквернила свое лоно, шлюха! Ты проводишь ночи, валяясь на ложе разврата и сладострастия, — гремел голос мюршида над кочевьем. — О твоем позоре возвещают все барабаны преисподней. О мусульмане, о правоверные, этот зловредный кяфир вторгся к нам в кочевье, этот ядовитый змей развратничает с дочерью великого джемшида. На помощь, джемшиды! На помощь, правоверные! Нас ударили кулаком насилия! Чужой бык топчет наше зеленое поле! Чужой верблюд пасется на нашем лугу! Позор нам!
Кликуша и истерик, Абдул-ар-Раззак сумел возмутить кое-кого из джемшидов, толпа теснилась вокруг чаппари Шагаретт. С гордостью Мансуров заметил, что мальчишка ничуть не струсил. Сжав в ручонке свою маленькую саблю, встал тот перед чаппари в воинственной позе воина. Мальчик решительно защищал мать. Но и она ничуть не испугалась. Гипнотизируя своим взглядом мюршида, который так растерялся, что поперхнулся на полуслове, она наступала на него с проклятиями. Он вертелся, трясся, извивался. Он закрыл голову согнутыми руками, сжался в комок, уткнувшись носом в землю. Он перепугался. Он забыл, что сам, своими руками вылепил из обычной девчонки пророчицу, чуть ли не святую. И в его ли силах было свергнуть с пьедестала эту вещунью, волшебницу, перед одним взором которой падали ниц джемшиды и джемшидки…
Кочевники — плохие мусульмане. Для них, неграмотных, диких, религия ислама, как, впрочем, и всякая другая религия, дело туманное, темное. Арабские, непонятные по языку и смыслу, молитвы и обряды не доходят до души и сердца. Простые истины, добрые советы, врачебное искусство пророчицы и понятны, и полезны. И если мюршида Абдул-ар-Раззака боялись, то пророчицу Шагаретт и боялись, и преклонялись перед ней. Единым словом она могла сейчас заставить всю толпу пасть перед собой ниц.
— О, — сказал появившийся в толпе Аббас Кули, — девочка дунула — и мошки развеялись. Госпожа Шагаретт может не бояться. А у этого наставника в грехах и подлости прорвались кабаньи привычки все рвать клыками.
Шагаретт топнула ножкой в изящнейшей индийской туфельке. Вперед выступили ярко разодетые молодцы — личная охрана мальчика. Молодцы не снимали с плеч карабинов, но смотрели решительно из-под густейших бровей и воинственно шевелили усами.
«Во всем этом что-то от оперетки, — усмехнулся Алексей Иванович, — но все они живые, реальные. И вот эти фанатики, полные безумства и животного гнева, и мой сын, ставший за три года разлуки маленьким диким воином, и этот юродивый, полуидиот, полузверь, мюршид, и сама моя несравненная Шагаретт, живая, полная горячей крови и неуемных страстей и чувств, бесстрашная, идущая с гордо поднятой своей безумной головкой под камни осатаневших фанатиков».
Толпа таяла. Абдул-ар-Раззак струсил. Ему пришлось отступить. Проклиная и изрыгая брань, он пятился назад. Рев труб, бой барабанов и вопли стихли, когда Шагаретт вместе с мужем и сыном направились к шатру вождя. Светило спокойно солнце, дул легкий осенний ветерок, ковыль переливался серебряными волнами. Кочевье с его разбросанными мирными чаппари и землянками выглядело спокойным. Собаки, устав от лая, дремали, положив свои медвежьи головы на лапы. В одном шатре раздавались взрывы хохота. Кто-то нарочито громко отпускал
