Об идейном разброде, царившем в среде русских эмигрантов, писал 18 (30) октября 1865 г. Тургеневу из Женевы и М. В. Авдеев: «… вся эмиграция делится на разные лагери <…> нет двух человек, которые бы не расходились совершенно в самых существеннейших вопросах жизни. Герцен здесь не в ходу и считается отсталым» (Т сб, вып. 1,с. 409).
Следует согласиться с теми исследователями, которые считают, что, изображая Губарева и его окружение, Тургенев стремился показать «хмельные и отуманенные» пропагандой «Колокола» «молодые головы», которые в то же время являются только мнимыми последователями идей Герцена[300].
Другим — и гораздо более важным — объектом сатиры в «Дыме» было дворянское общество, вплоть до самых высших его сфер. В письме к М.А.Маркович из Баден-Бадена от 15(27) августа 1862 г. Тургенев писал: «Здесь хорошо: зелено, солнечно, свежо и красиво. Русских много — но всё — высшего полета и потому низшего сорта, — и я их избегаю».
О пребывании русских за границей много писали в начале 1860-х годов. По приведенным в октябрьском номере «Русского вестника» за 1862 г. данным, только в 1860 г. за границу отправилось 275 582 русских. Этой проблемы касался в «Зимних заметках о летних впечатлениях» (1863) Достоевский, в корреспонденциях «Из Парижа» (1863), печатавшихся в газете «День», И. Аксаков, в майской хронике «Отечественных записок» за 1863 г. «Наша общественная жизнь» — Салтыков-Щедрин. В «Игроке» (1866) Достоевского, задуманном, писавшемся и опубликованном почти одновременно с «Дымом», также были изображены «заграничные русские», хотя и в ином ключе, чем у Тургенева (см.: Достоевский, т. 5, с. 399–400).
Помимо группы генералов, которым в «Дыме» уделено особое внимание, Тургенев дал сатирические зарисовки самых характерных представителей высшей знати, либо пользуясь приемом литературной аналогии (Грибоедов, Пушкин, Лермонтов)[301], либо прибегая к памфлету.
Иронией и скептицизмом проникнуто описание гостиной «в одном из первых» петербургских зданий. Некоторые современники Тургенева считали, что здесь изображена «приемная императрицы» (см.: Лит Насл, т. 76, с. 232), у других это описание вызывало ассоциацию с гостиной графини Н. Д. Протасовой (см. примеч. к с. 406).
В романе «Дым» есть еще один объект сатиры — либералы кавелинско-чичеринского тина. В пореформенный период Тургенев уловил тенденцию русского либерализма к сближению с реакционными правительственными кругами и отразил этот процесс в своем романе. Как установила И. А. Винникова[302], в речах баденских генералов о прогрессе и демократии слышатся явные и скрытые цитаты из работ С. Н. Чичерина, напечатанных в начале 1860-х годов (см. примечания к с. 304 и 305).
В то же время, создавая «генеральские сцены», Тургенев, вероятно, учел и художественный опыт своих предшественников. Так, Салтыков-Щедрин сделал сатирические зарисовки деятелей эпохи реформ в «Сатирах в прозе» (1859–1862), в очерках «Наша общественная жизнь» (1864) и др. К категории деятелей, у которых, как и у персонажей Салтыкова-Щедрина, показной либерализм сочетается с внутренним стремлением к незыблемости «основ», к «строгости» и «дисциплине» принадлежат и «три чрезвычайно почтенные мужа <…> в генеральских чинах», беседующие в «Скверном анекдоте» (1862) Достоевского о «возрождении <…> любезного отечества» и о стремлении «всех доблестных сынов его к новым судьбам и надеждам» (Достоевский, т. 5, с. 5).
Генерал Пралинский в финале «Скверного анекдота» твердит: «Нет, строгость, одна строгость и строгость» (Достоевский, т. 5, с. 45 и примеч. с. 353), а Вася Чубиков воскликнул: «Дисциплина, дисциплина и дисциплина» (Салтыков-Щедрин, т. 6, с. 305–306). Таким образом и генерал Пралинский, и Вася Чубиков пришли к тому же выводу, что и «снисходительный генерал», утверждавший: «…дисциплины — дисциплины пуще всего не трогайте…» (с. 303).
Критика различных сторон русской общественной жизни, в том числе и «губаревщины», в «Дыме» содержится в значительной мере в речах Потугина. Именно этот герой высказывает мысли, близкие автору. Правда, впоследствии Тургенев предостерегал от отождествления его взглядов с суждениями Потугина. В беседе с В. В.Стасовым он говорил, что в Потугине стремился «представить совершенного западника», и поэтому он вышел несколько шаржированным (Сев Вестн, 1888, № 10, с. 148).
Потугин не имеет прототипов. Однако этот образ создавался, вероятно, под впечатлением полемики, развернувшейся между автором «Дыма» и Герценом. Так, в цикле статей «Концы и начала» (1862) Герцен изобразил эпикурейца-западника, сказав, что он за «хорошо сервированную» чечевичную похлебку готов уступить «долю человеческого достоинства, долю сострадания к ближнему» (Герцен, т. 16, с. 132): Тургенев воспринял это как оценку его собственной общественной позиции, в связи с чем писал 26 сентября (8 октября) 1862 г. Герцену: «…ты в отношении собственно ко мне — не так поставил вопрос: не из эпикуреизма, не от усталости и лени я удалился, как говорит Гоголь, под сень струй европейских принципов и учреждений; мне было бы двадцать пять лет — я бы не поступил иначе, не столько для собственной пользы, сколько для пользы народа».
Создавая образ Потугина, писатель, очевидно, стремился доказать, что западническая позиция характерна именно для демократической части русского общества. Потугин представлен в романе не только разночинцем, но и выходцем из духовной среды, что обуславливало, по мнению Тургенева, истинно русскую точку зрения героя, несмотря на его «приверженность» к Западу. Эта мысль была впоследствии развита Тургеневым в его «Воспоминаниях о Белинском» (1869). Там сказано, что повадка Белинского была «чисто русская, московская; недаром в жилах его текла беспримесная кровь — принадлежность нашего великорусского духовенства, столько веков недоступного влиянию иностранной породы».
Работая над образом Потугина и особенно над теми его монологами, в которых содержится положительная программа западничества, Тургенев очень часто вкладывал в уста героя мысли, высказанные ранее им самим. Так, в рассуждениях Потугина о том, что русские любят говорить о значении и будущности России и при этом противопоставлять ее «гнилому» Западу, повторяется аргументация самого Тургенева, который в письме к К. С. Аксакову от 16(28) января 1853 г., опровергая вывод адресата, что в России, по сравнению с Европой, «всё прекрасно», писал: «Мы обращаемся с Западом, как Васька Буслаев (в Кирше Данилове) с мертвой головой — побрасываем его ногой — а сами… Вы помните, Васька Буслаев взошел на гору, да и сломил себе на прыжке шею». Эта же мысль была развита Тургеневым и в письме к Герцену от 23 октября (4 ноября) 1862 г.: «…в столь часто повторяемой антитезе Запада, прекрасного снаружи и безобразного внутри — и Востока, безобразного снаружи и прекрасного внутри — лежит фальшь…»
Важным источником, из которого Тургенев черпал материал для речей Потугина, были статьи Белинского. Близость рассуждений этого персонажа к некоторым идеям Белинского особенно очевидна в тех его монологах, которыми был дополнен текст «Дыма» в отдельном издании 1868 г.[303] Этот факт, вероятно, может быть объяснен тем, что уже первые отзывы о «Дыме», содержавшие обвинения Тургенева в предательстве интересов России, поставили перед ним задачу теоретического обоснования западничества, что побудило писателя обратиться к наследию Белинского, учеником которого он себя считал[304]. В рассуждениях Потугина о пользе заимствований у Запада настолько точно (в восприятии Тургенева) передавались некоторые положения западнической теории Белинского, что писатель счел возможным повторить их с незначительными вариациями в «Воспоминаниях о Белинском», когда излагал свое понимание идей критика[305].
Некоторые суждения Потугина, смысл которых в романе не раскрыт, могут быть прокомментированы и дополнены высказываниями автора «Дыма», опять-таки соприкасающимися с идеями Белинского. Например, слова Потугина о том, что всякая деятельность должна иметь «педагогический, европейский характер» (с. 395), проясняются, если их сопоставить с письмом Тургенева к Герцену от 26 сентября (8 октября) 1862 г., в котором сказано: «Роль образованного класса в России — быть передавателем цивилизации народу, с тем, чтобы он сам уже решал, что ему отвергать или принимать, — эта, в сущности, скромная роль, хотя в ней подвизались Петр Великий и Ломоносов, хотя ее приводит в действие революция, — эта роль, по-моему, еще не копчена». Суждения Тургенева о долге «образованного класса» перед народом и об исторической роли народных масс близки к тому, что писал по этому поводу Белинский[306].
