Вечером того же дня Браун вызвал меня к себе в кабинет. И вот какой состоялся разговор.
БРАУН. Мы находим, дорогой мистер... Как вы желаете, чтобы мы называли вас, — Джеффрисом или Дейвисом? Впрочем, здесь это безразлично. Итак, мы с удовлетворением констатируем, что ваше состояние в медицинском отношении превосходно. Это позволяет дней через пять выписать вас.
Я. Вам виднее. Подчиняюсь. Как и во всем до сих пор. Благодарю за все. Сколько я должен вам, профессор?
ОН. Ничего.
Я. Как так?..
ОН. Деньги здесь ни при чем. То, что проделано с вами и над вами, не может быть оплачено никакими деньгами. Это неоценимо. Опыт, чрезвычайно обогативший науку и практику. Дело сейчас не в деньгах, а кое в чем гораздо более серьезном и сложном. Ради этого я и пригласил вас сюда. До сих пор вы проявляли себя очень хорошим больным: дисциплинированным, терпеливым, без излишнего любопытства. Любознательность больных справедлива, но подчас весьма неудобна для медиков. Мы высоко ценим ваше поведение в клинике.
Я. А в чем дело, профессор?
ОН. От вас потребуются еще две жертвы.
Я. Жертвы?.. Разве я приносил жертвы?
ОН. Конечно, вам пришлось многим поступаться и жертвовать. Мы понимаем, что переживания ваши весьма тяжки.
Я. Хорошо, согласен. Если буду в силах. Я обязан вам жизнью, профессор, но от смерти я оторван ценой ужасающих потерь. Мне действительно очень тяжело. Что же от меня требуется?
ОН. То, что неотвратимо вытекает из данной ситуации. Вы выписываетесь из клиники. Возникает вопрос: куда? В беседе с Кролом вы согласились, что для внешнего мира вы — Джеффрис.
Я. Профессор! Это ужасно, это немыслимо, я не выдержу этого!
ОН. Не волнуйтесь, дорогой наш клиент, пока иначе нельзя. Это — железная логика. Затем все уладится.
Я. Хорошо, пусть будет так. У меня нет выбора. Я перееду в дом Джеффриса. У него есть жена и дети?
ОН. Детей нет. Жена — миссис Мод Джеффрис. Очень милая, умная дама. Как и прочие, она будет видеть в вас Майкла Джеффриса. Своего супруга.
Я (закричав). Профессор! А как же быть с моей бедной Мери!.. С родителями?..
ОН. Дорогой мой, я глубоко сочувствую вам, но действительность неумолима. Отдаете ли вы себе отчет в том, в какую катастрофу вы попали и что с вами произошло?
Я. Я был очень сильно искалечен и только с помощью вашей необыкновенной науки и исключительного искусства — правда, ценою больших потерь — вы сохранили мне жизнь.
ОН. Совершенно верно, ваш организм был настолько искалечен, что вы должны были погибнуть. Однако вы удобно сидите в кресле, беседуете и даже относительно здоровы. Потому что произошло небывалое, невероятное, и никто, кроме нас, не знает о нем. По важным причинам.
Я. Но что вы скажете моей бедной Мери? Жив я? Или умер, что ли? Во всяком случае, живым или мертвым, но вы должны вернуть ей ее Чарли! Ко мне вы до сих пор не допускаете ее, и я понял, почему: для внешнего мира я — Джеффрис. Но ей-то что вы говорили все это время?!
ОН. Не волнуйтесь, дорогой Чарлз, обсуждать тяжелые проблемы следует только спокойно и трезво. Ваша жена понимала, что увидеть вас в бессознательном и изуродованном состоянии причинило бы ей тяжелейшую нервно-психическую травму. И ни с какой точки зрения не оправданную. А то, что произошло, что сделано с вами здесь, ей, как и всем, неизвестно. В ее представлении вы находитесь в тяжелом состоянии, между жизнью и смертью; над вами надо длительно работать всей клинике, чтобы поддерживать в вас жизнь, в случае же малейшей неудачи вы можете в любой момент скончаться.
Я. Но ведь я жив! Была же удача!
ОН. Но с таким результатом, что пока вы не можете предать перед своей женой. Эмоционально-психический барьер не позволит ей принять вас в вашей данной форме в качестве ее Чарлза. Попытки убеждения привели бы только к шоку, вы только нанесли бы своей любимой новую, непоправимую травму, заставили бы ее пережить вторую трагедию.
Я. Но я истосковался по ней и детям! Взглянуть бы на них!
ОН. Дорогой Чарлз, из всего сказанного вытекает, что пока даже этого нельзя. Совершенно категорически. В этом вторая жертва, которая от вас требуется. В настоящих условиях ваша встреча с женой и детьми даже инкогнито была бы для вас драматической, крайне болезненной. Весьма краткая иллюзорная радость была бы отравлена бесконечными страданиями. Продумайте это тщательно, и, мой друг, вы несомненно согласись со мной. Потерпите еще некоторое время, освоитесь сначала с новой ситуацией. В течение ближайших недель положение безусловно определится, нормализуется, и появятся различные возможности.
Знакомлюсь со своей ново и... старой женой и собственным домом
28 июня явилась миссис Мод Джеффрис.
Не буду описывать эту необычайную встречу в этой необычной ситуации. Обойду молчанием и поездку «домой», и приезд, и первые, очень скупые разговоры.
Познакомился с «моей» сестрой — вдовой Вероникой Белл. Она на 4 года моложе Майкла Джеффриса. Преподает английский язык в каком-то колледже. Также симпатичная дама, слава богу. Мне хочется называть обеих «тетями» — ведь они на целое поколение старше меня. Впрочем, внешне и я старик...
Максимально молчу — импровизирую роль старого склеротика, потерявшего память. А после серьезной операции и вовсе забывшего все на свете. Но по мере освоения обстановки постепенно «вспоминаю» кое-что. Как бедная Мод тогда радуется!
Знакомясь в школе с иностранными языками, я обратил внимание на то, что по-английски мы всем говорим только «вы». На других языках существует еще одна форма: близкие обращаются друг к другу на «ты». Особенность нашего языка оказалась в моем нелепом положении очень удобной: интимное «ты» в отношениях с миссис Джеффрис было бы мне крайне неприятно.
Я глубоко признателен Мод — она ведет себя сдержанно, тактично и героически скрывает свои страдания. Какая же, наверно, красавица была в молодости... Она и теперь еще очень хороша и выглядит намного моложе своих 54 лет. Тяжело мне разговаривать с ней. И неотступно преследуют мучительные вопросы: что же будет и как быть дальше? Доколе придется влачить такое существование? И во что все это может вылиться?
На столе стоят те же две фотографии. И на меня Джеффрис-старший смотрит неодобрительно. Чувствую в его взгляде упрек, будто я обокрал его. Да, игрою слепого случая я вытеснил его с его места в жизни. Фотография свидетельствует также, каким он ушел отсюда и каким пришел сюда, по непонятному капризу судьбы, его странный двойник. Я уже не в силах выносить этот полный укора взгляд. Но фотография магнетически тянет к себе мой взор, навязчиво не исчезает из поля зрения. А спрятать ее я не смею, и мне жалко бедную Мод.
Да, нелепо и отвратительно мое существование. Но все испытания ничтожны перед главным: отчаянно тоскую по Мери и детям. Хотя бы родителей повидать, взглянуть на мою бедную маму...
Не могу, не хочу мириться с наказами и логикой Брауна.
Противоречия и парадоксы
Неустанно ломаю голову над загадками.
Среди помешанных мания величия не столь уж редка. Одних Наполеонов известен в психиатрии легион. Ситуация обычна: герой твердо знает, что он — Наполеон, и старается убедить в этой истине заблуждающихся собратьев.
Совершенно беспрецедентно и алогично обратное: не я вообразил себя знаменитым писателем Джеффрисом, а мои собратья хотят убедить меня в этом. Кто же после этого «Наполеон» — я или они?
Задача противоречивая, противоречие неразрешимо. Ведь невозможно допустить, что все кругом помешались, один лишь я в своем уме. Тем более, что я и на самом деле очень похож на Джеффриса. Но ведь в действительности я — Чарлз Дейвис и ни в малейшей мере не Майкл Джеффрис! С другой стороны, и каждый «Наполеон» глубоко убежден, что он действительно Наполеон, все же окружающие ошибаются.
Получается: еще один «Наполеон». Но у меня же есть доказательства! Я могу выложить перед жюри информацию, поступившую с детства в мою голову. Она целиком принадлежит Дейвису и ни на йоту — Джеффрису.
Почему я все же похож на Джеффриса? И именно на него? Какая связь между этим и фактом, что я лежал на той же кровати в лечебнице? Почему мне не объясняют этого? И, наконец, куда девался Джеффрис? Почему наши пути не могут пересечься в трех измерениях геометрии Евклида?
Со мной стряслось что-то глубоко мистическое, ужас охватывает меня, я схожу с ума.
Теории, идеи, гипотезы...
Спешу закончить эти вводные в «историю вопроса» фрагменты — времени осталось очень мало.
Прошел еще один день, еще один день я терялся в догадках.
По-видимому, пришел я к заключению, тут фигурируют какие-то биотоки, «месмерические флюиды» Джеффриса. Они аккумулировались в кровати. Меня оперировали с трансплантацией различных тканей. Вместе с этим «сырьем» биотоки и «флюиды» Джеффриса переформировали, очевидно, мой организм «по образу и подобию» их генератора.
