– Полный отказ всех союзников от аннексий и контрибуций – это и есть лозунг, самый приемлемый для Германии: тогда ей не надо ничем платить за причинённые разорения, её отпустят из капкана, в который она безумно полезла, она сохранится при довоенной силе, и Австрия, и Турция – в её руках. Это и есть мечта Вильгельма. Пройдёт немного лет, может быть двадцать пять, а то и меньше, – и Германия снова начнёт войну, пойдёт и на Россию. Нет, господа, мы обязаны думать и о будущем, а не только о сегодняшнем моменте.
Но – кому он это говорил? Какая невразумительность: одна Германия у него виновата, одну Германию сокрушить, да печалиться, что она через 25 лет снова нападёт на Россию? Старый ход мысли, избитый и враждебный демократии.
И – подлинным антиподом к нему выступил жизнелюбец Чернов, с такой победительной уверенностью и раздаривая снисходительные лукавые улыбки. Именно всё, что нужно, он и ответил сразу – и о международном братстве трудящихся, и о спайке интернационализма, и о своих собственных западных впечатлениях, более свежих, чем у того же Милюкова, – он не ограничивал себя временем, он любил поговорить, да ещё так поздно приехал в Россию, без него уже сколько наговорено, теперь навёрстывал. И вежливый председатель тем более не ограничивал его. Но с какого-то момента перешёл Чернов и к обвиняемому Милюкову: что надо идти по пути коренной реорганизации дипломатии и её зарубежного представительства, реакционность которого так гнусно проявилась в задержке революционных эмигрантов. А нота? – ничего не сделала для удовлетворения демократических элементов. Если действительно решили отказаться от аннексий и контрибуций – надо это прямо и категорически сказать. Зачем выражаться так робко? – учил он Милюкова державной гордости. Россия должна говорить таким же властным голосом, как Америка, а не как бедный родственник. Или заявить, что в вопросе о проливах Милюков не выражает мнения правительства. Павел Николаевич? – очень почтенный человек и первоклассный государственный деятель, его участие во Временном правительстве конечно необходимо – но он бы отменно развернул свои таланты на любом другом посту, например министра народного просвещения?
Милюков чуть не охнул вслух, так это было коварно подготовлено, и как бревном саданули в бок.
Пресловутый Зурабов, – в этих днях поносивший Милюкова в прессе за лицемерие, – вот выходит, а как ударит сейчас он? Милюков даже прижмурился за очками.
Но странно: Зурабов обошёлся без личных выпадов. А с дерзостью высказал то, что не смели тут другие социалисты: что если союзники не согласны отказаться вместе с нами от аннексий и контрибуций, – то и мы за их интересы воевать не будем.
Всё-таки и он не посмел назвать откровенно – и всё же так ясно повисло под люстрой Государственного Совета: сепаратный мир!
И не следующий же будет возражать, ибо это большевик Каменев. Но он – куда спокойней и академичней Зурабова: он излагает лишь теоретические выкладки, почему всякое буржуазное правительство будет вести империалистическую политику. А для демократической политики – необходимо, чтобы власть была в руках соответствующего класса, только он и будет способен вывести страну из тупика.
Да вы ж и мутите! С советской стороны ему крикнули:
– Так берите власть!
Но Каменев ответил, что большевики в данный момент не стремятся к свержению Временного правительства. И сепаратного мира – тоже не предложил.
А теперь ещё – неутомимый и пустозвонный Скобелев.
А теперь ещё – никому не известный Красиков, большевик.
Наконец добивается до кафедры ещё один думский красноговорец – Аджемов. И тоже не щадит ночного времени, своего и чужого. Зурабов откровенен, он нам как бы угрожает: толкнём вас на сепаратный мир! Но имейте в виду! – и поднял руку, палец, голос, центральный довод:
– Самая слабая сторона старого режима, которая делала для нас удары по нему особенно лёгкими, – это подозрение их в сепаратном мире. И мы все кричали, что это измена. Так неужели теперь, когда народ восторжествовал, мы (вы!) поставим себя в такое же положение, как царские прислужники?!?
Перемена взаимоотношений с союзниками? это надо осторожно! Если мы резким шагом заставим их ответить отказом – мы поставим и их под удар улицы, как сейчас очутилось Временное правительство! (Напугал!)
– Вы говорите, не вызывали этих войск, – но они пришли поддерживать вас! Вы ставите правительство в условия… покинутой сироты… – (Ах, напугал!) – Вы должны или поддерживать правительство всеми силами, или взять власть в свои руки. И понести ответственность перед родиной. А третьего выхода быть не может…
И ещё бы говорил, но в сильных страстях изошёл.
Да не начинает ли за окнами уже бледнеть? Петербургское весеннее небо…
А теперь, последний, – исклокотавшийся Гиммер. Да не очень ему нужно и выступать тут – но и нельзя же упустить случай. Всё это заседание было комедией: оппортунистическое большинство ИК заранее было согласно на гнусный компромисс – и вот, на глазах, они всё предали. Правда, и по теории самого Гиммера Временное правительство пока не следует свергать. Но непримиримое сердце его стучало, он даже досадовал на большевиков, что они тут говорили недостаточно резко, – уж им-то! А что мог Гиммер? Ну разве вот так: из всех докладов министров следует, что во всём разруха, – и как же тогда вы можете мечтать о войне до полной победы? Значит, вы искренно – не отказались от захватов? Вы, тайно, хотите получить свою долю? Но преступно продолжать войну – мы все погибнем от разрухи.
– И хотя от Исполнительного Комитета вы слышите другие мнения, но я выражаю мнение огромной части народных масс! Народ сказал ясно, он не хочет больше терпеть политику Милюкова, и он не доверяет такому правительству…
Он, кажется, противоречил собственной теории? Его, кажется, всё больше прибивало к ленинскому берегу? Но никто уже ничего этого не замечал, потому что разморились все бесконечно.
Заседание кончилось в половине четвёртого утра. А около трёх часов их тут всех тряхануло – пришли, взволнованные, шептать один, другой, – и все услышали: прибыла военная делегация от царскосельского гарнизона, от четырёх его стрелковых полков (!) и ещё разных других частей. Оказывается, весь царскосельский гарнизон с утра на ногах и ждёт выяснения происходящего, и наконец хочет знать, и требует объяснений!
Страшновато. Когда они начинали это заседание, и длили его – за спинами их на площади густилась толпа, сочувственная правительству, а советским не опасная. Но она – растаяла, и вот в неохранное предутреннее время – Народ стучался прикладом в их дверь. Эти – всякое могут выкинуть. Послали к их делегации кого же? – самых неутомимых и здоровых, Скобелева и Терещенко. И там они объяснили: в ноте ничего страшного не оказалось, только некоторые выражения, вызывающие сомнения, но так принято на языке дипломатических сношений. Однако правительство – не стремится к аннексиям и контрибуциям. Нет серьёзных причин тревожиться, никакой катастрофы для революции. Рвать с правительством – нет никаких оснований. Ни – говорить о смене его. Если бы положение было острое – Совет бы сам обратился к народу и войску. Но сегодня ночью здесь – никакое решение не может быть принято, потому что на то есть полновластный Совет, он примет завтра.
Делегация потопталась – и доверчиво удалилась к своему грузовику.
А корреспонденты – о, они ни один и никуда не уходили, да газеты ещё не верстались без их сведений, теперь они должны были каждого на выходе поймать и расспросить: и что он думает, и что он сам говорил на заседании, и что говорили другие? – корреспонденты тут же кинулись разрывать Скобелева и Терещенко.
И Терещенко (кое-что зная и предполагая, чего не знал и Милюков, и от чего испытывал личную заинтересованность в прочной судьбе этой ноты) ответил им уже победно:
– В принятии ноты солидарно всё Временное правительство, не один Милюков. Всякое предательство относительно союзников было бы гибелью России. И если бы последовало (но оно не последует) выражение недоверия правительству со стороны Совета – правительство сложило бы с себя полномочия.
И ещё подкинули ночную пищу журналистам: продиктовали им заявление Исполнительного Комитета. Совет рабочих и солдатских депутатов не организовывал сегодняшнего выступления войсковых частей против Временного правительства. Это – недоразумение, созданное некоторыми несоответственными личностями.
– А какими?…
– Выясняется.
66
К прошлому утру Ленин составил взвешенно-сдержанную резолюцию от имени ЦК – и дальше ждал развёртывания событий.
Все социалистические газеты вышли с ударом по ноте Милюкова. Но в Исполкоме недоумки социал-демократии и весь день ни на что не могли решиться. Так!
