Были и три французских офицера. Похоже, что в ракетах они мало что понимали, просто приехали отдохнуть и выпить за компанию.
Королев был за границей первый раз в жизни. Пять недель в Берлине еще не были «заграницей». В Берлине увидел он не столько чужой город, сколько город войны – истерзанный, потерявший прежний облик. Там он все время общался с советскими людьми, и поэтому Берлин тоже был какой-то ненастоящий «заграницей». Другое дело – Гамбург. И здесь были разбитые дома, но, конечно, их было несравнимо меньше, чем в Берлине. К октябрю 45-го руины почти везде были расчищены, превратились в скверики, уютные, нестрашные дворики. Здесь было много людей, больше, чем в Берлине, и это были «заграничные» люди: он никогда не слышал на улице русской речи. Дома, мостовые и чугунные люки в мостовых, тротуары, водосточные трубы и решетки водостоков, вывески – да что перечислять! – все объемы, краски и запахи были здесь другие, чем в Москве, Киеве, Ленинграде, Казани. Когда он только вошел в вестибюль отеля «Адлон», он сразу почувствовал «заграничный» запах, запах нерусского табачного дыма и кофе, который тянулся из бара на первом этаже. Да, именно в вестибюле отеля «Адлон» он сразу почувствовал, что он – в другой стране. И в номере все было тоже заграничное: дверные замки, бронзовые оконные запоры с ручкой посередине, поворот которой запирал окно сразу и внизу и наверху (про себя отметил: «конструкция оригинальная, но материалоемкая»), длинные подушки в постели и эти пуховики, которые так смешили его в Берлине. Во всех предметах, окружающих его здесь, была какая-то незнакомая солидная основательность. Эти забавные мелочи гамбургского бытия отмечались им как-то автоматически, в голове не задерживались, в памяти не застаивались.
Его интересовала Фау, он с нетерпением ждал отъезда на полигон и обрадовался, очутившись, наконец, на заднем сидении шикарного «Майбаха», который прислали за ними из штаба Камерона. Наверно, английский шофер снова подумал о загадочной славянской душе, когда увидел, что русский генерал садится рядом с ним, где полагается сидеть его адъютанту, а адъютант – на задний диван, где полагается сидеть генералу. И что это за генерал, который, имея адъютанта, сам открывает дверцу машины, не дожидаясь, пока из нее выпрыгнет адъютант и не распахнет ее, почтительно отступая в сторону.
От Куксхафена они проехали еще километров восемь, пока у шлагбаума не притормозил их часовой в мелкой, похожей на суповую тарелку, каске и, разглядев, наконец, лицо шофера, поднял шлагбаум, за которым начинался полигон Альтенвальде.
Англичане были сдержанно радушны и деловиты, никаких объятий, похлопываний по плечу, ничего похожего на то, как братались на Эльбе с американцами. Несмотря на солидность генерала Соколова, главным русским специалистом все считали Победоносцева, а когда Юрий Александрович спросил у старшего лейтенанта Хохмута, все ли имущество благополучно прибыло в Уайт-Сэндз, у всех американцев отвалились челюсти, поскольку полигон в Нью-Мексико был строго засекречен и раз этот русский знает, что Фау поплыли в Уайт-Сэндз, значит он вообще много чего знает.
– А то давайте, – весело предложил Победоносцев, – мы съездим к вам в Уайт-Сэндз, а вы к нам в Пенемюнде.
Американцы заулыбались, но беседу не поддержали. Англичане, которые слышали этот разговор, были рады: англичан раздражали американцы, которые приехали уже не вчетвером, а компанией человек в двадцать пять, вели себя шумно, развязно, лезли без разрешения куда попало, но лезли не из-за стремления что-то разузнать, а из нахальства и желания показать, что они, хоть и не хозяева тут, но все равно могут позволить себе вести себя так, как считают нужным. Сразу было видно, что, собственно, Фау интересует только четырех спецов, а остальным американцам просто интересно поглазеть на «Great fire works»100.
В чистых добротных крупповских пакгаузах лежали ракеты – в сборе и расчлененные на отсеки: головная часть, приборы, бак спирта, бак кислорода, турбонасосный агрегат, двигатель. Соколов делал вид, что Фау-2 известна ему с детских лет и вообще уже порядком ему надоела, – пыхтел, отворачивался, пару раз даже махнул переводчику рукой – ладно, мол, угомонись, все сами знаем...
Победоносцев заинтересовался взрывателями, Тюлин размышлял над компоновкой приборов, Глушко внимательно разглядывал сильфонные соединения магистралей, – в общем, каждый занимался своим делом.
Королев впервые видел Фау-2 целиком и только теперь окончательно понял, насколько это большая машина. Однако восхищение его быстро сменилось недоумением. Зачем Браун вставил баки в корпус? Разве сами баки не могут стать частью корпуса? Хорошо, бак жидкого кислорода будет слишком быстро нагреваться, вон он даже теплоизоляцию сделал из стекловаты. Но бак горючего, ему-то нагрев не страшен. Или он все-таки слаб для того, чтобы быть несущим, и просто сомнется под тяжестью налитого в него спирта? Ведь три с половиной тонны заливают в этот бак... Он не критиковал, понимал: все, что он видит, – обдумывали и считали люди грамотные. Но понимал он и другое: всякую задачу можно решать по-разному и считать, что немцы всегда и везде сумели найти лучшее решение, никаких оснований нет, тем более что работали они в большой спешке...
Потом англичане показывали тележку-установщик и стартовый стол, наконец, саму уже заправленную ракету, окруженную озабоченно работающими немцами и озабоченно праздными англичанами. Немцы были озабочены тем, что поднялся сильный ветер с моря, и, если он усилится еще чуть-чуть, пуск придется откладывать, сливать компоненты, короче – делать лишнюю работу. Англичане тоже были озабочены непогодой, но не в связи с перспективой дополнительных трудов, а в связи с перспективой некоего конфуза перед союзниками: пригласили, а запустить не сумели. Камерон объяснял Соколову пункты инструкции по эксплуатации, Андрей Илларионович снисходительно кивал, и на лице его было написано, что, так и быть, лично он прощает этот сильный ветер генералу Камерону, фельдмаршалу Монтгомери101 и королю Великобритании Георгу VI.
Погода действительно была препаршивая. Низкие тучи, клубясь, катились с моря, налетал ветер, хлопал плащ-палатками, норовил сорвать с головы фуражку. Всякий борющийся с ветром человек всегда выглядит смешно и глупо, а выглядеть так перед союзниками советским офицерам не пристало, и Соколов уже двинулся к зданию штаба, когда один из немецких стартовиков, вытянувшись перед Камероном, доложил, что ракета готова к старту. Королев давно приметил этого немца, который неторопливо, но четко и как-то очень профессионально отдавал приказы стартовикам. Когда все зашагали на стартовую, он спросил по-немецки одного из английских офицеров, кто это докладывал генералу о готовности. Англичанин болезненно улыбался, с трудом продираясь в джунглях королёвского произношения, но суть понял:
– Это капрал Фибах, начальник зондеркоманды.
«Фибах», – Королев приказал себе запомнить. Стоя в стороне, как и подобает адъютанту, он видел ракету в мелкой сетке дождя, успел заметить судорожный, дергающийся бег света воспламенительного устройства в сопле двигателя, быстро закрытого клубами дыма, из которого медленно и неохотно поднималась на белом огненном столбе ракета. Зыбкое марево теплого воздуха начало размывать контуры, словно в бинокле сбилась юстировка, и тут же ударил рев двигателя. В этот момент Королеву показалось, что ракета слегка покачивается, все быстрее набирая скорость, но разглядеть, точно ли так, не успел, потому что Фау уже ушла в облака. Звук разом приутих, и лишь размытое пятно света в тучах и чадно дымящийся, как кухонная плита, стартовый стол, говорили о ракетном выстреле, состоявшемся несколько секунд назад. Застывшие от ракетного грома группки людей вдруг разом зашевелились, словно после стоп-кадра пошел обычный фильм.
По дороге в Гамбург Королев был молчалив и раздумчив.
Операция «Клэттерхауз» – «Грохочущий дом» (англичане, как и американцы, обожали нарекать даже пустяшные акции звучными зашифровками) – показ союзникам Фау-2 в полете – была успешно завершена. Это был последний старт немецкой баллистической ракеты в Европе.
Немецкие «трофеи»
Владимир Павлович Бармин в Берлине
Г.А. Тюлин и С.П. Королев в Германии
Валентин Петрович Глушко в Германии
С.П. Королев в Германии. 1945 г.
40
Можно поучиться и у врага.
Публий Овидий Назон
Наших ракетчиков интересовала не только большая баллистическая ракета фон Брауна. Триумф нашей «катюши» заставлял особенно внимательно изучить немецкий опыт в создании фронтовых реактивных установок. Историк ракетной техники Герман Назаров однажды рассказывал, что немцы «получили» снаряд нашей «катюши» в 1939 году, когда еще и имени у нее этого не было. Как «получили», Назаров не сказал. Украли? Или купили? Он, быть может, и сам не знает. Секрет реактивной пушки оберегался с особой тщательностью, но что такое «катюша», немцы знали и предпринимали самые решительные и срочные меры, чтобы подобное оружие создать. Десятки фирм взялись за разработку различных реактивных установок, и к концу войны существовало множество опытных образцов, ни один из которых не удовлетворял требованиям военных. Большинство из этих установок были нам неизвестны. Теперь требовалось разобраться, почему они лежат на складах, потому ли, что несовершенны, или потому, что их просто не успели применить. Не сразу выяснилось, что все эти разработки практической ценности для наших ракетчиков не представляли. Из всех образцов относительно совершенным оказался, пожалуй, только «фаустпатрон» – реактивный гранатомет, который эффективно применялся в городских боях, когда несчастные мальчишки из «гитлерюгенд» в упор палили из них по нашим танкам.
