Псаломщик перешел к последнему аналою и продолжал:
— А вот связка талисманов, послания и обращения по случаю наречения имени младенцу под покровом Трех сокровищ. Остальные за недостатком времени опускаю… и покорнейше прошу вас, батюшка, меня простить, что так утомил вас столь длительным чтением.
Симэнь воскурил перед алтарем благовония, подписал послания и обращения и велел слугам поднести псаломщику кусок холста, а настоятелю — свиток каллиграфического письма. Они долго отказывались, но потом велели мальчикам-послушникам унести подарки.
После этого монах в углу залы с такой силой стал бить в барабан, что, казалось, раскаты весеннего грома сотрясают обитель. За ним заиграли на ритуальных инструментах и остальные монахи. Настоятель в темно-красной расшитой пятицветными облаками[587] рясе и украшенных плывущими облаками красных туфлях, с дщицей из слоновой кости в руке препроводил послания и призвал духов снизойти к алтарю. Отовсюду послышался звон колоколов. Симэня подвели к самым Трем сокровищам алтаря, где с обеих сторон курились благовония. Изумленный, он широко открыл глаза, наслаждаясь красотою алтаря.
Только поглядите:
В пятигранном алтаре возвышался восьмиярусный престол. На верхних ярусах покоились Трое пречистых и Четверо владычествующих, Духи восьми полюсов и Девяти небес, Высокие истинносущие десяти полюсов и Премудрые заоблачных дворцов. Средние ярусы занимали Духи гор и рек, вершин и водоемов, земли и городских стен, благодатных уголков и обителей бессмертных, земли щедрой и плодоносной. На нижних ярусах разместились чины преисподней и подземных царств, приказов и управ; духи рек, озер и морей, сонмы духов водяного царства, ключей и родников. По обеим сторонам рядами стоят столы с обильной жертвенной снедью. Кругом торжественно-внушительные священнослужители. Благодатным облаком витает аромат курений. Пылают тысячи красочных свечей. Будто букет пестрых цветов распустился — от ярких красок рябит в глазах. Горят сотни серебряных светильников. У жертвенника Небу и Земле стоят Яшмовая дева и отрок Золотой,[588] а сверху — из перьев балдахины. У жертвенника Нефритовому государю — меченосец с чашеносцем, а сверху стяги плотнотканные. При свежем ветре движенье трех пределов мирозданья,[589] отдает эхом, при чистой луне Девять небосводов высвечиваются из дымки. Как ударят в колокол златой, снисходит к алтарю Миродержатель. Как ударят в яшмовое било, у алтаря все взоры устремляются к Нефритовому государю. На рясах темно-красных мерцают звезды и созвездия: на шапках сверкает золото и бирюза. Святые полководцы надзиратели алтаря[590] суровы и упрямы. Постовой Министерства заслуг,[591] доблестен и смел. Все сошлись в драгоценной молитве. Высшие чертоги бессмертных окроплены водою и украшены цветами. Носители истины сокровенно читают духовные строфы и, на ритуальный меч опираясь, шествуют по звездам Большой Медведицы. Зеленый дракон скрыто следует по Желтому пути, Белый журавль открыто опускается в пурпурную юдоль.
После того как Симэнь обошел алтарь и воскурил благовония, его пригласили на террасу Аиста в соснах, где все расположились в уютной зале, застеленной коврами. Всюду стояли жаровни, в которых горел дорогой уголь.
Вскоре прибыли Ин Боцзюэ и Се Сида. После приветствий они протянули по цяню серебром на чай.
— Честно говоря, мы собирались поднести чаю, — заговорили они, — но дорога дальняя… Прими хоть эту мелочь.
— Будет уж вам! — отказался Симэнь. — Ну к чему это? Я ж вас позвал составить мне компанию. Здесь всего хватит. Да и шурин У еще принесет.
Ин Боцзюэ поклонился и сказал:
— Ну, если ты так настаиваешь, мы можем и не давать. — Ин Боцзюэ обернулся к Се Сида: — Это твоя затея! Говорил тебе, не возьмет. Вот и моргай теперь глазами.
Прибыли шурин У Старший и Хуа Цзыю. Каждый протянул по две коробки со сладостями к чаю. Симэнь попросил настоятеля принять подношения. После чаю перешли к трапезе. Оба стола ломились от расставленных с большим вкусом солений и печений, сладостей и яств. Симэнь снял парадные одежды и сел с друзьями за утреннюю трапезу, в то время как приглашенный настоятелем рассказчик услаждал их рассказом о Хунмэньском пире из «Повествования о Западных Ханях».[592] Настоятель У препроводил на Небо послания и тоже присоединился к пирующим.
— А младенца принесут? — поинтересовался он.
— Нет, слишком мал, а дорога дальняя, — отвечал Симэнь. — Жена опасается, как бы не напугался. К обеду доставят его одежды. Думаю, вполне достаточно будет приобщить их к Трем сокровищам.
— Я тоже так полагаю, — согласился настоятель. — Так-то лучше.
— Все бы ничего, — продолжал Симэнь. — Только больно уж он робок и пуглив. Три или четыре служанки да мамка глаз с него не спускают, а все равно пугается. Особенно когда кошку иль собаку увидит.
— Да, ребенка вырастить нелегко, — заметил шурин У Старший.
Пока они говорили, вошел Дайань.
— Барышни Гуйцзе и Иньэр прислали Ли Мина и У Хуэя с чаем, — объявил он.
— Зови! — крикнул Симэнь.
Вошли с двумя коробками Ли Мин и У Хуэй. Опустившись на колени, они открыли коробки, полные печенья в форме сосновых шишек и шариков, вроде тех, что носят на шапках чиновники, облитых белым сахаром хлебцев с пожеланием долголетия, а также чая с розовыми лепестками.
Симэнь попросил настоятеля убрать подношения.
— Как же вы про молебен узнали? — спросил Симэнь певцов.
— Я встретил на улице дядю Чэня, — отвечал Ли Мин. — От дяди и узнал. А дома рассказал сестрице Гуйцзе. Тогда мамаша велела мне купить подарки и У Иньэр подговорила. Вот мы и пришли. Они просили вам кланяться, батюшка. Хотели сами прибыть, да постеснялись. Отнесите, говорят, хотя бы эти скромные подарки — слугам на угощение.
— Обождите, вас покормят, — сказал им Симэнь.
Настоятель велел певцам пройти в другое помещение, где они сытно поели вместе с остальными слугами. Однако хватит пустословить.
После полуденной молитвы настоятель У распорядился снова накрыть большой стол. На нем появились обильные яства — сорок скоромных и постных блюд: острых и соленых, пресных и сладких, жбан цзиньхуаского вина, горы сахара и фруктов, а также даосское облачение для младенца: черная атласная с позолотой даосская шапочка, темная полотняная ряса, расшитая облаками, подрясник из зеленого атласа, пара белых шелковых чулок, темные туфельки из шаньсийского шелка, плетеный из шелковой тесьмы поясок и пояса — желтый нитяной,[593] с престола Трех сокровищ и лиловый нитяной от Государыни покровительницы детей[594] серебряное ожерельице с выгравированным пожеланием: «Блистайте, хоромы, золотом и яшмой, продлитесь, дни, в довольстве и славе». На желтом шелковом талисмане, предназначенном для избавления от нечисти, выделялись красные знаки, гласившие: «Покровитель судьбы Дух Тайи, даруй здоровье и согласье». Подарки лежали на квадратных подносах. Рядом стояли четыре блюда изысканных фруктов.
Мальчикам-послушникам было велено достать из узлов красные записки с посланиями и молитвами, которые читались во время всех трех служб, и показать их Симэню. Потом они положили их в коробки, разместили на коромыслах — всего их оказалось восемь — и понесли к Симэню. Довольный Симэнь направил домой Цитуна, чтобы тот передал его просьбу наградить послушников платками и ляном серебра.
В тот же самый день, надо сказать, справляли рождение Цзиньлянь. В гостях у нее были невестка У Старшая, ее матушка Пань, золовка Ян и барышня Юй. Все они сидели в покоях Юэнян, когда принесли подарки из монастыря. Женщины бросились рассматривать подношения, которые не удалось разместить и на четырех столах.
— Поди сюда скорей, сестрица! — крикнула Цзиньлянь, обращаясь к Пинъэр. — Гляди-ка, что наставник твоему сыну прислал. Смотри, монашеская шапочка, ряса… А вот, гляди, туфельки.
Подошла Мэн Юйлоу.
— Полюбуйся, сестрица, — вертя в руках туфельку на белой шелковой подошве, говорила она Юэнян, — какие же искусные эти даосские монахи! Такие крошечные туфельки вывернуть ухитрились. И швы спрятали, и строчкой украсили. А как облака чисто вышили! Нет, по-моему, не сами они делали. Это у них жены, наверно, старались.
— Что ты говоришь! — оборвала ее Юэнян. — Какие могут быть жены у монахов! Должно быть, заказывали.
— Если эти даосы жен заимели, — вмешалась Цзиньлянь, — то, выходит, и присутствующие здесь матери-наставницы не иначе как мужьями обзавелись. Они тоже вон как платки вышивают.
— Даосский монах шапку свою надвинет и идет куда вздумается, — пояснила мать Ван. — Нас же, послушников Будды, по одному виду сразу узнаешь.[595]
— Мне говорили, — не унималась Цзиньлянь, — за вашей обителью Богини милосердия Гуаньинь расположен даосский скит Постижения сокровенного, а по пословице: когда мужской скит рядом с женским стоит, пусть и не общаются, да связи не прерываются.
