2. "Правительственная партія".
Съѣздом "правительственной партіи" и назвали нѣкоторыя газеты (напр., "Бирж. Вѣд.") собравшейся в канун марта в Петербурге съѣзд партіи народной свободы. По существу это было не совсѣм так уже потому, что, по признанно Набокова, самым вліятельным лицом в Правительствѣ был Керенскій, котораго поддерживало большинство министров. Наблюдавшій Правительство в "контактных" засѣданіях Суханов говорит, что "лѣвая семерка" — в составѣ обоих Львовых, Керенскаго, Некрасова, Терещенко, Коновалова и Годнева[543] почти всегда была и "оппозиціи" к Милюкову, котораго демократически "День" называл позже "злым геніем" революціи. Слѣдовательно, трудно назвать первый період революціи "милюковским", как это часто дѣлается в литературѣ, и видѣть в лидерѣ к.-д. "фактическая главу" Врем. Правительства перваго состава. Посколько с первым періодом связан пафос революціи, он ярче выражался в личности Керенскаго[544]. Но во внѣ Временное Правительство представлялось правительством "цензовым". Так как правая общественность исчезла с поверхности общественной жизни, то партія к.-д. тѣм самым становилась выразительницей буржуазных настроеній, противопоставляемых совѣтской демократіи. Это была одна из аномалій на зарѣ обновленной жизни страны, исказившая демократически облик заслуженной партіи русской интеллигенціи. В "страшной и красивой грозѣ, в которой пришел новый строй" (слова Милюкова на съѣздѣ) "надклассовая" партія с компромиссными традиціями прогрессивнаго блока не могла уже выполнять функціи "арбитра" — этого тогда не хотѣл понять общепризнанный глава партіи[545].
Партія к.-д. была противопоставлена демократіи, хотя первый ея съѣзд послѣ революціоннаго переворота пытался перебросить мост к совѣтским элементам. Он осторожно подошел к вопросу о двоевластіи. "Велика заслуга петроградскаго Совѣта Р. и С. Д. в революціонные дни, — говорил докладчик по тактическим вопросам Винавер, — но, к сожалѣнію, он вышел за предѣлы своих функціи. Создалась опасность многовластія, опасность чрезвычайно грозная". — Совѣт не должен издавать распоряженій, имѣющих характер правительственных актов. Но член Правительства Некрасов тут же опасенія Винавера сводил на нѣт, говоря о "так называемом двоевластіи" и представляя это "двоевластіе" естественным выводом "революціонной психологіи". — не для того же свергнут один самодержец, чтобы создать таких 12[546]. Совѣтам на съѣздѣ было произнесено много комплиментов. Так сам Милюков признавал, что, "если бы не было товарищей слѣва, никакія наши предвидѣнія не помогли бы свергнуть самодержавіе". Поэтому резолюція съѣзда лишь иносказательно и туманно намекала на двоевластіе. Она говорила: "Пріостановленіе нормальной функціи народнаго представительства не требует организаціи на иных началах общественнаго мнѣнія, освѣдомляющаго Правительство и выражающаго отношеніе общества к мѣропріятіям и общему направленію дѣятельности Врем. Правительства, Однако, организаціи, существующія и могущія для этой цѣли возникнуть, должны оставаться в предѣлах указанных цѣлей и не претендовать на функціи власти исполнительной, вводя населеніе в соблазн многовластія, вреднаго, как для внѣшней обороны, так и для укрѣпленія новаго строя..."[547].
Комплименты "истинным представителям революціи" были, конечно, в значительной степени тактическими пріемами, так как съѣзд переходил на республиканскіе рельсы[548]. Рѣшеніе это было принято Цент. Ком. партіи уже 11-го марта, — съѣзд должен был провозгласить ту самую "демократическую парламентскую республику", к которой так отрицательно относился Милюков. Дух времени требовал такого рѣшенія. "Бурю рукоплесканій" вызывали на обывательских митингах слова: "пусть партія к.-д. похоронит § 19 своей программы в той же могилѣ, гдѣ похоронено самодержавіе". И партія спѣшила с этими похоронами. Если старый Петрункевич, не присутствовавшій на съѣздѣ и присоединившій заочно свой голос за демократическую республику писал: "монархія морально покончила самоубійством и не нам оживлять ее", то офиціальный докладчик на съѣздѣ Кокошкин обосновал новое положеніе аргументами другого свойства и нѣсколько странными для государствовѣда: населеніе не нуждается больше в монархическом символѣ — "но время войны оказалось, что нельзя быть за царя и отечество, так как монархія стала против отечества"[549]. Кн. Евг. Трубецкой говорил о "единой національной волѣ", диктующей новую форму правленія. Резолюція о республикѣ была принята единогласно — к ней не только присоединился Милюков, но и "глубоко" радовался государственно мудрому рѣшенію о формѣ правленія, становясь в рѣзкое противорѣчіе с пророческой "проникновенной рѣчью" на Милліонной 3 марта, обрекавшей Россію без монархіи "на гибель и разложеніе". Так быстро шло приспособленіе к окружающей политической атмосферѣ. Можно призвать, что в нормальных политических условіях форма правленія сама по себѣ еще не служит мѣрилом демократизма и в партійных программах подчас является вопросом не столько принципіальным, сколько тактическим. Съѣзд к.-д. стоял перед неизбѣжным распадом партіи, если бы принял монархическую оріентацію... Мы имѣли уже случай убѣдиться, что настроенія в партіи далеко не соотвѣтствовали позиціи, которую пытался занять Милюков в первые дни революціи[550]. Еще раз эти настроенія подчеркнул Кизеветтер, привѣтствуя 9-го апрѣля пріѣхавшаго в Москву послѣ съѣзда Милюкова. Он отмѣчал значительную роль, сыгранную лидером партіи в переворотѣ, но роль именно революціонную, которая опредѣлялась думской рѣчью 1-го ноября 1916 г. о германофильской партіи Царицы. И... тѣм не менѣе единогласіе в признаніи республики выраженіем "единой національной воли" останавливает на себѣ вниманіе. Конечно, требовалось извѣстное гражданское мужество для того, чтобы пойти против теченія и открыто заявить в революціонное время о своем монархизмѣ, который естественно воспринимался лишь в формах легитимных. Между тѣм публичное исповѣданіе убѣжденій, шедших в разрѣз с настроеніем улицы, могло содѣйствовать оздоровленію политической атмосферы и смягчать революціонную нетерпимость к инакомыслящим. Формальное декларированіе "прав человѣка-гражданина" далеко еще не означает осуществленіе подлинной политической свободы. Русская революція не представляла исключенія. Россія была лишь на порогѣ того "храма свободы", о котором говорила ветеран русской революціи Брешко-Брешковская в привѣтствіи, обращенном к Совѣщанію Совѣтов. Гражданскаго мужества политическіе дѣятели, убѣжденные в цѣлесообразности конституціонной монархіи, не проявили[551]. В демократических кругах республиканское единодушіе "цензовой общественности" склонны были считать внѣшним флером, навѣянным моментом, который и нововременцев превращал в "республиканцев". Милюкову много раз приходилось опровергать "вздор", заключавшійся в утвержденіи, что партія к.-д. оставалась по существу конституціонно-монархической: "мы совершенные и вѣрные республиканцы. С конституціонной монархіей покончила революція", — категорически, заявлял лидер партіи[552].
На седьмом съѣздѣ партіи к. д. можно отмѣтить и еще нѣкоторыя черты, характеризующія тенденцію перебросить мост к революціонной демократіи. Вінавер в докладѣ по тактическим вопросам считал основной задачей партіи в данный момент отпор "контр-революціонным силам", которыя могут во имя стараго посягать на новый строй... Его содокладчик Шаховской предлагал дать директору Ц. К. "искать соглашеніе налѣво", "наших сосѣдей справа, мы можем на первых порах оставить", т. е., ликвидировать прогрессивный блок. Некрасов попытался дать директиву Ц. К. и в области соціальной. Только путем соціальных реформ — говорил он — можно "обойтись... без соціальной революціи": "меньше всего можно говорить — сначала политика, а затѣм соціальные вопросы. Старый режим путем этого лозунга привел нас к революціи". "Вдохновенныя слова" Некрасова, по отзыву "Рус. Вѣд.", были встрѣчены шумным одобреніем. Но они не превратились в директиву и не сдѣлались постулатом текущей политики, хотя в первом своем воззваніи послѣ переворота, 3 марта, партія широковѣщательно говорила, что "новая власть первѣйшей заботой своей сдѣлает обезпеченіе рабочих и крестьян". Дѣло на съѣздѣ ограничилось академическим разсужденіем на тему о лозунгах в духѣ англійскаго фабіанскаго эволюціоннаго соціализма и столь же теоретическими разсужденіями в печати будущаго "соціалистовѣда" Изгоева на тему о близости соціалистических идей партіи. Аграрный вопрос был отнесен на слѣдующій партійный съѣзд. Партія народной свободы не спѣшила с разрѣшеніем соціальных вопросов: в резолюціи Ц.К. 11 марта, в которой провозглашался республиканскій принцип, говорилось, что аграрный вопрос подлежит разрѣшенію послѣ войны . Лидеры партіи настойчиво затѣм проводили в своих публичных выступленіях мысль о недопустимости соціальных реформ до Учред. Собранія. Революціонная романтика, проявившаяся в настроеніях съѣзда, настолько не встрѣчала уже сочувствія, что автор первой исторіи революціи впослѣдствіи даже не упомянул в своем текстѣ о съѣздѣ, протоколы котораго дают, однако, яркій документ для характеристики эпохи, когда еще свѣтило "солнце мартовской революціи".
