...Сидел Мартын Терновый сбоку на лавке. И не слыхал уже, о чем говорилось в комнате. Мысли его были далеко. Былое прошло в памяти длинной и страшной чередой. Вспомнилась ночь в порубежном русском селении, вспомнилась мать. Он может теперь честно и открыто взглянуть ей в глаза. А была бы Катря... Старая, неизлечимая боль сжала сердце Мартына. Там, за Диким Полем, сидели еще давние и хищные враги, вековечные грабители и палачи – татары и турки. Еще не время было отдыхать и тешить себя мечтами.
Мартын шевельнул плечами, словно сбрасывал с себя бремя воспоминаний, и услыхал слова Хмельницкого:
– Вызволив народ из-под шляхетской неволи, должны мы еще одолеть закоренелого и страшного врага – крымцев и турок, которые разоряют земли наши и адскими муками терзают людей наших...
Глава 17
...С утра было пасмурно. Потом ветер развеял серое стадо туч.
Переяслав расцвел на заре малиновыми знаменами. Торжественно звонили колокола церквей. Выползло солнце из-за облаков, щедро облило купола собора Успения и церквей, улицы и площади, заиграло лучами в окнах.
Приезжие и местные, переяславчане, – все спешили скорее на улицу. Пешему пройти нелегко, а уж проехать на санях или верхом едва можно.
Колокола звенели весело, призывно. По всем улицам пешие и конные казаки били в бубны, звали охрипшими голосами:
– На Раду, люди, на великую Раду!..
На стенах замка сто трубачей трубило в трубы.
Праздник! Праздник!
«Как на Пасху», – подумал Гуляй-День, торопясь на площадь, где собирались на Раду казаки.
Он оглянулся: еще далеко за ним, вплоть до самого конца улицы, шло множество людей. Разноголосый гомон колыхался в свежем морозном воздухе.
Ветер спал, и звонко разносились на морозе веселые голоса. И в сердце Гуляй-Дня вошло какое-то чудесное, тревожное и сладкое чувство великой и давно желанной победы. Снег скрипел под ногами. Солнечно пламенели стяги.
Казак в сбитой набекрень шапке крепко пожал руку Гуляй-Дню и восторженно проговорил:
– Эх, брат! Дождались-таки мы! Оправдал наши надежды Хмель!
– Оправдал! – откликнулся Гуляй-День, и ему захотелось во что бы то ни стало повидать сейчас Хмельницкого и пожать ему руку.
***
...Уже полно было народу на площади, а все новые подходили...
Детвора взобралась на деревья, на крыши, пристроилась на заборах. И не только дети...
В восьмом часу утра ударили в бубен на майдане. Все глаза устремились к широкому помосту посреди площади, покрытому алым сукном.
У помоста казаки с пиками, в синих жупанах и синих шапках с красными шлыками – гетманская стража.
Гуляй-День протиснулся вперед. Часто дышал. Пар вился изо рта. Он тоже, как и все, глядел на помост, точно откуда-то из-под него должны были появиться гетман и старшина.
Говор пронесся по площади:
– Идут!..
– Идут!..
– Гетман впереди!..
– Да то не гетман...
– Ты мне говоришь? Гетман! Ослеп, что ли?..
Кто-то спросил за спиною у Гуляй-Дня:
– Какой день нынче?
Гуляй-День с досадой ответил:
– Сам видишь, не ослеп... Хороший, солнечный.
– Дурень! Я про число спрашиваю.
– Восьмое.
– Так вот запомни: восьмое января года тысяча шестьсот пятьдесят четвертого.
Гуляй-День ответил:
– Я запомню!..
Гетман и старшина всходили на помост. Снова зашумели в толпе.
– Вон тот, толстый, – Носач.
– А этот, что с перначем?
– Джелалий. А тот справа, возле гетмана, – Золотаренко...
– Гляди, мой полковник Пархоменко.
– А вон наш – Стародуб...
Генеральный есаул Лисовец поднял булаву. Генеральный бунчужный Томиленко стал позади Хмельницкого и поставил возле его правого плеча бунчук. Ветер рванул бунчук и взвеял его над головой гетмана.
Хмельницкий сделал шаг вперед. Напряженная тишина легла на майдан.
Медленно обвел гетман взглядом широкую площадь, море голов, детей на деревьях и на крышах. Мелькнула мысль: «Дети когда-нибудь расскажут...»
Гуляй-Дню показалось, что гетман узнал его, и он почувствовал, встретившись с ним взглядом, как сладко сжалось сердце. Майдан застыл недвижимо. Хмельницкий вдохнул январский воздух, ощутил где-то в груди его морозную чистоту и поднял булаву:
– Братья казаки, полковники, есаулы, сотники, все Войско Запорожское, все православные!
Ведомо вам, как избавились мы, с божьей помощью от руки гонителей церкви нашей, озлобивших все христианство. Уже шесть лет живем в войнах непрестанных, без государя. Для того Раду собрали мы ныне явную, для всего народа, чтобы избрали вы с нами себе государя из четырех, какого желаете.
Царь турецкий зовет нас к себе в подданство, шлет непрестанно послов своих. Второй – хан крымский, тоже того хочет. Третий – король польский. А четвертого сами просим и хотим быть под его высокою рукою. Это царь братского нам народа, великий самодержец русский – государь Алексей Михайлович. Там суть земля родная и братья наши, с которыми мы, плечо к плечу, русские земли не раз защищали и которые не дадут нас на поругание и обиду злым ворогам.
Царь турецкий – басурман. Всем вам ведомо, как притесняет он веру нашу и какое поношение и муки терпят братья наши в краях, подвластных ему.
Хан татарский – такого же поля ягода. Король Речи Посполитой... что вам рассказывать? Вспомните сегодня все зло и горе, причиненное народу нашему панами... Сами ведаете!
Православный царь, великий государь Алексей Михайлович, одного с нами благочестивого закона, одной веры православной. Великий государь, видя муки народа нашего, снизойдя к просьбам нашим, прислал к нам великое посольство, дабы оно, если Рада так приговорит, приняло нас под его высокую руку. Братья наши оружно идут к нам на помощь. Пускай знают Варшава, Стамбул, Бахчисарай, Вена, Рим и прочие столицы, где злое против нас умышляют, что в единении с народом русским мы неодолимы и неприступны будем.
А буде кто с нами тут на Раде не согласен, тому теперь, куда хочет: вольная дорога!..
– Волим под царя московского, православного! – раздался громовый голос над ухом у Гуляй-Дня.
– Добро! – крикнул во всю глотку Гуляй-День и в этот миг увидал наискось от себя Нечипора Галайду, поймал его взгляд и снова крикнул:
– Волим под царя московского!
– Добро! – катилось по площади, плыло по улицам, точно по ручьям, где тесно, бок о бок, стояли люди.
– Волим! – гремел майдан одним могучим голосом.
Мартын Терновый, стоя у помоста, тоже кричал:
– Добро! Волим под царя московского! – а, глянув вбок, увидал раскрасневшееся лицо давнего приятеля, Нечипора Галайды, и еще громче закричал:
– Волим!
Крылато и весело нес ветер это слово. Хмельницкий оглянулся на полковников. Мгновенно в памяти встали шесть лет битв и тревог. Он резко обернулся к площади, клокотавшей криками, и, подняв над головой булаву, голосом, каким звал в бой все эти шесть лет, выкрикнул:
– Так будем же едины с народом русским навеки!
И в ответ ему одним голосом из тысяч грудей вырвалось громовое:
– Будем!
И в этом слове Богдан Хмельницкий уже слышал голос не только великой Рады, – казалось, вся земля украинская, от Карпатских вершин до Черного моря, сказала твердо и нерушимо:
– Будем!
1945 – 1949
КОНЕЦ
