В заключение об Эмсе — здесь давка, публика со всего мира, костюмы и блеск, и все-таки одна треть №№-в не заняты. Магазины подлейшие. Хотел было купить шляпу, нашел только один магазинишко, где товар вроде как у нас на толкучем. И всё это выставлено с гордостью, цены непомерные, а купцы рыло воротят.
Ангел мой Аня, пиши ко мне, бедному, почаще. Письмо от вас придет, может, только послезавтра, а ты не поверишь, как я беспокоюсь, чтоб знать о детях. Нервы у меня расстроены (с дороги), и вчера вечером, когда я остался один, просто хоть плачь. Вспоминаю об моих ангельчиках Любе и Феде и боюсь за них: смотри за ними, голубчик, и обо всем пиши откровенно. Не заболела бы ты как-нибудь! Вчера ночью вздрагивал ужасно (а уже три ночи сряду всё ты мне снишься). Прощай, крепко обнимаю тебя и целую и благословляю моих ангелов. Завтра встану в 6 часов и пойду пить воду, ложиться, стало быть, надо в 10 часов вечера. Когда же писать роман — днем, при этаком блеске и солнце, когда манит гулять и шумят улицы? Дай Бог только начать роман и наметать хоть что-нибудь. Начать — это уже половина дела. Стало быть, придется мне гораздо раньше воротиться к вам. В следующем письме напишу об этом больше. Напишу дня через три-четыре, после твоего письма. Поклон всем и няне. Целую тебя тысячу раз и люблю до бесконечности. Представь, ты мне третьего дня в Берлине снилась в каком виде: что будто мы только что женились и я везу тебя за границу и люблю ужасно, но что будто есть уже и Люба и Федя, только где-то не с нами, и мы об них говорим. До свиданья.
Твой Достоевский.
167. Н. А. Некрасову*
20 октября 1874. Старая Русса
20 октября. Старая Русса/74.
Многоуважаемый Николай Алексеевич,
Получать «От<ечественные> записки» для меня, в настоящую минуту, не только соблазнительно, но и почти необходимо. За этот год я читал всего только первые четыре №. Далее, в мае, хотел было подписаться, но отложил до оседлого времени. Теперь я здесь сижу прочно, не выеду всю зиму, а потому и весьма благодарен Вам за предложение получать журнал теперь же.*
Безо всякого сомнения, я, как автор, ничего ровно не могу сказать Вам об успехе или неуспехе работы (то есть хотя бы и с моей одной точки зрения). Пишу-то я пишу, а выйдет то, что Бог даст. При этом постараюсь явиться с январской книжки.* Но во всяком случае уведомлю Вас заранее, еще в ноябре, в конце, о ходе дела. Работу же пришлю (или привезу) ни в каком случае не позже 10-го декабря.
Благодарю за пожелание здоровья и настроения. Признаюсь Вам, что здоровье досаждает мне более настроения: два припадка сразу падучей, от этого очень неприятное настроение, и именно в данный момент.
Доброго и Вам всего желаю: и здоровья, и начинаний. Не готовите ли чего к 1 №? Очень бы приятно именно к 1 №.*
Ваш весь Федор Достоевский.
168. А. Г. Достоевской*
6 февраля 1875. Петербург
6-го февраля/75. Петербург.
Милая Аня,
Вчера первым делом заехал к Некрасову, он ждал меня ужасно, потому что дело не ждет;* не описываю всего, но он принял меня чрезвычайно дружески и радушно. Романом он ужасно доволен, хотя 2-й части еще не читал,* но передает отзыв Салтыкова, который читал, и тот очень хвалит.* Сам же Некрасов читает, по обыкновению, лишь последнюю корректуру. Салтыков сделался нездоров очень, Некрасов говорит, что почти при смерти.* У Некрасова же я продержал часть корректуры, а другие взял с собою на дом.* Мне роман в корректурах не очень понравился. Некрасов с охотой обещал вперед денег и на мой спрос пока дал мне 200 руб.* Хотел бы отправить тебе хоть 75 и сделаю это завтра или послезавтра, но решительно вижу, что нету времени. Я был у Симонова и взял билетов на неделю, сеансы от 3 до 5 часов.* Это такое почти невозможное время, самые деловые часы! И вместо того чтоб дело делать, я должен сидеть под колоколом. Затем заехал в редакцию «Гражданина» и узнал, к чрезвычайному моему огорчению, что князь накануне, 4-го февраля, уехал вдруг в Париж, получив телеграмму, что там умер брат его флигель-адъютант. Пробудет же, может быть, с месяц. Таким образом, у меня в Петербурге почти никого не останется знакомых. У Пуцыковича же узнал, что Sine ira[106] в «С.-Петербургских ведомостях» — вообрази кто! — Всеволод Сергеевич Соловьев!* Затем был у Базунова, его не застал и взял «Русский вестник».* Затем после обеда в 7 часов поехал к Майкову. Анна Ивановна* уехала в театр. Он же встретил меня по-видимому радушно, но сейчас же увидал я, что сильно со складкой. Вышел и Страхов. Об романе моем ни слова и видимо не желая меня огорчать.* Об романе Толстого тоже говорили немного,* но то, что сказали — выговорили до смешного восторженно. Я было заговорил насчет того, что если Толстой напечатал в «Отеч<ественных> записках»,* то почему же обвиняют меня, но Майков сморщился и перебил разговор, но я не настаивал.* Одним словом, я вижу, что тут что-то происходит и именно то, что мы говорили с тобой, то есть Майков распространял эту идею обо мне.* Когда я уходил, то Страхов стал говорить, что, вероятно, я еще зайду к Майкову и мы увидимся, но Майков, бывший тут, ни словом не выразил, что ему бы приятно видеть меня. Когда я Страхову сказал, чтоб он приходил ко мне в Знаменскую гостиницу вечером чай пить в пятницу, то он сказал: вот мы с Аполлоном Ник<олаевичем> и придем, но Майков тотчас отказался, говоря, что в пятницу ему нельзя и что в субботу можно увидеться у Корнилова.* Одним словом, видно много нерасположения. Авсеенко в «Русском мире» обругал «Подростка», но Майков выразился, что это глупо. Статьи «Русского мира» я не видал.*
Корректур было много, лег спать я поздно, но выспался. Теперь уже два часа, надо не опоздать к Симонову, а меж тем надо и заехать в «Гражданин» за твоим письмом.
Сейчас принесли еще корректуру — все 2 последние главы, их уже Салтыков не читал, и мне надобно перечитывать со всеми подробностями, так что сегодня, кроме бани, никуда не пойду. До свидания, милая, обнимаю тебя и детишек, не претендуй на деловитый слог письма — времени нет и не знаю, будет ли впредь.
До свиданья.
Твой весь Ф. Достоевский.
Вообрази, Порфирий Ламанский умер от того, что закололся в сердце кинжалом! Его, впрочем, хоронили по христианскому обряду.*
169. А. Г. Достоевской*
9 февраля 1875. Петербург
Петербург. Февраля 9/75.
Голубчик мой Аня, вчера вечером получил твои два письма разом. Вероятно, 1-е письмо пролежало лишний день в Старой Руссе на почте.* Скажи в почтамте, чтоб этого не делали, а то я напрасно буду беспокоиться. Известие о провалившемся потолке меня очень тревожит: во-первых, могло убить детей, а во-2-х, уверяю тебя, она* не до мая будет ждать, а до апреля, когда ей будет уже не так страшна угроза, что мы съедем ввиду летних жильцов.* Да иначе и не может быть, потому что ихняя переделанная квартира, близ самого парка, должна пойти не менее 200 руб. в лето. Пиши мне непременно каждый день, Аня: без известий о тебе и о детишках я не могу пробыть в здешней тоске. Вчера только что написал и запечатал к тебе письмо, отворилась дверь и вошел Некрасов. Он пришел, «чтоб выразить свой восторг по прочтении конца первой части»* (которого еще он не читал, ибо перечитывает весь номер лишь в окончательной корректуре перед началом печатания книги). «Всю ночь сидел, читал, до того завлекся, а в мои лета и с моим здоровьем не позволил бы этого себе». «И какая, батюшка, у Вас свежесть. (Ему всего более понравилась последняя сцена с Лизой.)* Такой свежести в наши лета уже не бывает и нет ни у одного писателя. У Льва Толстого в последнем романе* лишь повторение того, что я и прежде у него же читал, только в прежнем лучше» (это Некрасов говорит). Сцену самоубийства и рассказ* он находит «верхом совершенства». И вообрази: ему нравятся тоже первые две главы.* «Всех слабее, говорит, у Вас восьмая глава» (это та самая, где он спрятался у Татьяны Павловны) — «тут много происшествий чисто внешних» — и что же? Когда я сам перечитывал корректуру, то всего более не понравилась мне самому эта восьмая глава и я многое из нее выбросил. Вообще Некрасов доволен ужасно. «Я пришел с Вами уговориться о дальнейшем. Ради Бога, не спешите и не портите, потому что слишком уж хорошо началось». Я ему тут и представил мой план: то есть март пропустить и потом апрель и май вторая часть, затем июнь пропустить и июль и август третья часть и т. д.* Он на всё согласился с охотою, «только бы не испортить!» Затем насчет денег: «Вам, говорит, следует всего без малого 900; 200 руб. Вы получили, стало быть, следует без малого 700; если к этому прибавить 500 вперед — довольно ли будет?» Я сказал: «Прибавьте, голубчик, тысячу». Он тотчас согласился. «Я ведь, говорит, только ввиду того, что летом, пред поездкой за границу, Вам опять еще пуще понадобится». Одним словом, в результате то, что мною в «Отеч<ественных> записках» дорожат чрезмерно и что Некрасов хочет начать совсем дружеские отношения.* Просидел у меня часа 1½, так что я опять чуть не опоздал к Симонову. Весь вчерашний день я был совсем как больной от расстроенных от неспанья нервов. Деньги, полагаю, что получу завтра или послезавтра. Тогда, Аня, и вышлю то, что по расчету должно остаться у нас, то есть около 1000, а до тех пор как-нибудь займи хоть у батюшки.* Потому что не только у меня времени нет выслать эти 75, которые я обещал, но даже и не из чего, потому что деньги идут в ужасающих размерах. Вчера вечером был у Корнилова и отдал ему 45 р. по 10 взносу в Славянский,* и в «Любителей»,* и 25 р. от неизвестного (пари).* Корнилов принял меня удивительно ласково и внимательно, очень меня расспрашивал, ходил со мной и рассказывал, рекомендовал и знакомил. (Между прочим, познакомил с своим старшим братом.* <3 нрзб>)[107] Было человек до 20 разного народу (Майков не пришел). Был Страхов и просил зайти к себе вечером в понедельник. Дело в том, голубчик Аня, что за неимением достаточных денег ни у кого (по делам) и быть не могу. Но пуще всего лечебница Симонова: она пришлась в такие часы (от 3 до 5), что всё мое время парализует. Конечно надо вставать раньше (часов в 9) и ложиться раньше. Но меня в 2 последние ночи измучили, я спал по 4 часа в сутки и менее. Нынешнюю ночь думал наверстать и лег вчера в 2. Но нервы до того расстроены, что часа 1½ не мог заснуть, ночью беспрерывно просыпался, и хоть встал в 11-м часу, но все-таки настоящих семи часов не спал. С завтрашнего, с понедельника, надо как-нибудь приняться за дело. Совсем забыл про иные твои распоряжения, например, надо ли дать сколько-то денег Полякову или нет.* Впрочем, думаю, всё обделаю, не беспокойся. Я только об вас беспокоюсь. До свидания, ангел, люблю тебя и чувствую и, сверх того, нужду в тебе ужасно большую. Целую детишек и благословляю. 15-го-то думаю уехать отсюда наверно, а то так бы и раньше. Обнимаю тебя, голубчик, будь здорова и уведомляй о каждой мелочи. Всем, поклон.
