Витус, шевеливший суковатой палкой тлеющие поленья, посмотрел на Романа и подумал, что ему самому приходится не лучше, а может быть, даже хуже: у него и семьи-то нет. И снова ему пришел на ум Сантандер – исходная точка его будущих поисков. Поедет ли Тирза вместе с ним в Англию? И хочет ли он сам этого?
– Вон идет Тирза! – Магистр поправил дужку на переносице. – Я первым ее увидел! А за ней – Пресьоза.
Обе женщины появились из-за зарослей кустарника и быстрыми шагами приближались к лагерю. Вот Пресьоза положила Тирзе руку на плечо и что-то сказала ей. Потом кивнула и пошла к своей повозке.
По какой-то причине – Витус он сам не знал, по какой – сердце его забилось учащенно. Какое решительное выражение появилось у нее на лице! Что произошло?
– Витус, пожалуйста, подойди ко мне, – сказала Тирза, не обращая внимания на остальных. – Мне нужно с тобой поговорить.
– Иду, – он поднялся и подошел к ней.
Вместе они отошли достаточно далеко, чтобы никто не мог их слышать, и Тирза, остановившись у куста дрока, посмотрела ему прямо в глаза.
– Витус, – прошептала она, – Витус, я...
– Да?.. – его грудь словно металлическим обручем сжало.
– Завтра я уеду вместе с семьей Дуканьяс, – сказав это, Тирза почувствовала облегчение. – Они возвращаются на юг, туда, где всегда тепло, где почти всегда светит солнце, на родину...
– Но к-как же... как... – Он даже не заметил, что начал заикаться. – Я ведь собирался вместе с т-тобой... в Сантадер... ну, то есть... в Англию...
– Ты действительно этого хотел?
– Да, я этого хотел, – ответил он, сгорая от стыда и досады. Никчемный человек, он неспособен сказать правду. – Ну... то есть... я... Мы... должны быть вместе и...
– Нет, Витус, – грустно улыбнулась она. – La patria del gitano es la propria sangre, как говорим мы, цыгане. Родина цыгана – его кровь. Я отправляюсь вместе с семьей Дуканьяс, это теперь и моя семья. Пресьоза берет меня к себе.
– Но ведь ты ее совсем не знаешь!
– Я не знаю ее. Но она меня знает. Она рассказала мне, что часто видела меня на руках у матери, когда я была совсем маленькой. Она сказала, что я могу остаться у них навсегда. Или вернуться к своей семье... тому, что от нее осталось...
– А Роман что говорит об этом?
– Роман будет только рад новой дочери.
– Что ж, если так... Не знаю даже, что и сказать, – он беспомощно пожал плечами.
– Тогда не говори ничего.
Он видел, как на ее глаза навернулись слезы, когда она обняла его на прощанье.
– Будь счастлив, мой чудесный врач!
ТРАКТИРЩИК ПАНЧО
Не кричи так. Здесь и у стен есть уши.
Тучный мужчина прыгнул неловко, но приземлился на мол. Слегка покачнувшись, он удержался на ногах, чуть было не ударившись о пустые бочки для пресной воды.
– Ждите здесь, – буркнул он, обращаясь к семерым матросам, которые сидели на веслах в шлюпке. – Никому из лодки на берег не сходить!
– Да, боцман!
– И держите ваши чертовы языки за зубами! – взгляд боцмана скользнул по воде, напоминавшей сейчас, ближе к вечеру, расплавленную руду.
Было почти безветренно, но воду рябило. Здесь собралось несколько каботажных судов – легких, одномачтовых с косыми парусами, которые почтительно огибали могучий галеон.
Мощное судно бросило якорь на рейде примерно в полумиле от причала, на глубоководье. Всего несколько дней назад «Каргада де Эсперанса» была на стапеле корабельной верфи, где ее ремонтировали после шторма.
А сейчас галеон вновь обрел свой гордый вид – четырехмачтовый красавец с девятью прямыми и несколькими косыми парусами, с двадцатью четырьмя стационарными и четырьмя вращающимися бронзовыми пушками для ближнего боя.
Взгляд боцмана обратился в сторону портовых построек, кранов, складов с товарами, швартовых колец. В этот безветренный воскресный вечер воздух был на удивление чист. Никто не обращал внимания на их шлюпку. Через несколько минут зайдет солнце.
Боцман взглянул на своих матросов:
– Если вас спросят, с какого вы корабля, ни в коем случае не признавайтесь, что вы с «Каргада де Эсперанса», пусть Торкиль ответит что-нибудь по-норвежски: этого никто не поймет. Ведите себя, как последние болваны, вам это будет нетрудно. Повторяю, если кто из вас смоется на берег, познакомится поближе с моей девятихвостой плеткой!
– Так точно, – сидевший у руля лодки матрос отдал ему честь.
Удовлетворенный этим ответом тучный боцман быстро пошел по молу к набережной, где вскоре исчез в тени портовых строений. Он не хотел, чтобы кто-нибудь его увидел, шел в сумерках, соблюдая осторожность. Пахло жирным илом, кошачьими и собачьими испражнениями, гнилой рыбой и дегтем. Прямо из-под ног боцмана метнулась в сторону здоровенная крыса, – он чуть не вскрикнул с испугу. Несмотря на дородство и должность, смельчаком его не назвал бы никто.
Оказавшись в Старом городе, он свернул на узенькую улочку, в конце которой стоял двухэтажный покосившийся дом. Этому деревянному строению было больше ста лет, и когда-то оно знавало лучшие времена. Лет тридцать назад дом купил какой-то англичанин и открыл в нем постоялый двор с трактиром. С той поры этот дом назвали «Эль Инглес» – «Англичанин». Название не изменилось и после смерти прежнего владельца. Нынешний называл себя Панчо. Это не было его настоящим именем, но кому до этого дело?
Боцман обошел здание и поднялся по скрипучей деревянной лестнице с заднего двора на второй этаж. Тяжело дыша, остановился перед дверью:
– Панчо?
– Тс-с-с! – ставня в окне приоткрылась. – Я здесь. – В окно высунулась крупная голова с бритым подбородком. – Залезай в окно, Батиста. – Иссиня-черные гладко выбритые щеки трактирщика тряслись при каждом слове.
Тучный боцман протиснулся в узенькое оконце.
– Мог бы подыскать для приятной встречи комнату поудобней, – проворчал он.
– Не вышло. Полно гостей. – Панчо наполнил вином два бокала венецианского стекла. – Пей.
– Что это такое?
– Исарра – хороший баскский ликер. От него веселее на душе, он прогревает желудок, да и для мужских дел полезен, – Панчо захлебнулся смехом.
– Очень смешно, – боцман явно не был расположен шутить.
– Здравы будем! – Панчо поднял свой бокал. – Будь здоров!
Они выпили, и Батиста вытер губы рукой.
– К делу. Сколько у тебя?
– Ни одного.
– Что-о-о? Повтори!
Панчо пожал плечами:
– Сожалею. Плохие времена настали...
Батиста вообразил, какие неприятности сулит ему эта весть.
– У тебя и впрямь ни одного нет?
– Нет. Не вырежу же я их из собственных ребер. После Варфоломеевской ночи семьдесят второго года дела долгое время шли отлично, но в последние месяцы... – Трактирщик снова пожал плечами.
