— Я позвоню Джино. Могу сделать несколько намеков. Поскольку мы хорошо знакомы, он поймет меня без лишних слов. Моль, скорее всего, приедет сразу. Когда речь идет о деле, он действует очень быстро.
— Тогда я останусь здесь, — решил Эрик. — Не буду возвращаться в Шайенн. Может, лучше поеду в отель «Цезарь» и останусь с Дегом.
— Возьми с собой пистолет, — посоветовал Вирджил, снимая трубку видеофона. — Соедините меня с Белым домом в Шайенне, — сказал он и повернулся к Эрику. — Если даже линия прослушивается, то это ничем им не поможет. Шпики не смогут понять, о чем мы разговариваем.
Он сказал в трубку:
— Я хотел бы поговорить с Генеральным секретарем Молинари. Это Вирджил Эккерман, по личному делу.
Эрик сидел и слушал. Наконец–то все шло как надо. Он мог позволить себе отдохнуть, стать обычным зрителем.
В трубке раздался голос телефонистки Белого дома, в котором звучали истерические нотки:
— Мистер Эккерман, доктор Свитсент у вас? Мы не можем его найти, а Моль, то есть мистер Молинари, мертв. Его невозможно реанимировать.
Вирджил поднял взгляд и посмотрел на врача.
— Я еду туда, — заявил Эрик, чувствуя лишь странное оцепенение и ничего больше.
— Похоже, уже слишком поздно, — сказал Вирджил.
— Мистер Эккерман, — пискнула телефонистка. — Он мертв уже два часа. Доктор Тигарден ничего не может поделать, а…
— Спросите, какой орган отказал, — сказал Эрик.
Связистка услышала его слова и пронзительно взвизгнула:
— Сердце. Это вы, доктор Свитсент? Доктор Тигарден говорит, что лопнула аорта.
— Я возьму с собой искусственное сердце, — сказал Эрик Вирджилу, затем обратился к телефонистке: — Скажите Тигардену, чтобы максимально понизил температуру тела. Впрочем, он наверняка уже это сделал.
— На крыше стоит скоростной корабль, — сказал Вирджил. — Мы летали на нем в Ваш–тридцать пять. Это самая лучшая машина в окрестностях.
— Я сам выберу сердце, — решил Эрик. — Так что еще вернусь в свой кабинет. Вы не могли бы подготовить корабль к старту?
Теперь он был спокоен. Либо уже слишком поздно, либо нет. Или он успеет, или опоздает. Спешка в данный момент не имела особого значения.
— Две тысячи пятьдесят шестой год, в котором ты побывал, не имел никакого отношения к нашему миру, — сказал Вирджил, набирая номер.
— Видимо, так, — согласился Эрик и бегом бросился к лифту.
13
На крыше Белого дома его ждал Дон Фестенбург, бледный и заикающийся от волнения.
— Г–где вы были, доктор? Вы никому не сообщили, что уезжаете из Шайенна. Мы думали, вы где–то рядом.
Он шел перед Эриком в сторону входа. Свитсент спешил за ним, неся в контейнере искусственное сердце. В дверях спальни Генсека появился Тигарден, лицо которого вытянулось от усталости.
— Черт побери, куда вы подевались, доктор?
«Пытался положить конец войне», — подумал Эрик, но вслух лишь спросил:
— Насколько сильно его охладили?
— Видимый метаболизм отсутствует. Думаете, я не знаю, как проводится реанимация? У меня есть письменные инструкции, которые вступают в силу, как только Молинари теряет сознание или умирает и его не удается реанимировать.
Он протянул Эрику несколько листов.
Доктор быстро бросил взгляд на самый существенный абзац. Никаких пересадок при любых обстоятельствах, даже если это единственный шанс на спасение.
— Мы обязаны подчиниться? — спросил он.
— Мы консультировались с Генеральным прокурором. Обязаны. Вы должны знать, что искусственные органы можно пересаживать исключительно с предварительного письменного согласия пациента.
— Почему Джино так решил? — спросил Эрик.
— Понятия не имею, — ответил Тигарден. — Будете пытаться его реанимировать без пересадки искусственного сердца, которое, как я вижу, вы принесли? Больше нам ничего не остается. — В его тихом голосе звучала горечь и чувство обреченности. — То есть практически вообще ничего. Он жаловался на сердце перед тем, как вы уехали, говорил вам — я сам слышал, — будто ему кажется, что у него лопнула артерия. А вы просто взяли и ушли.
Он уставился на Эрика.
— В этом–то вся проблема с ипохондриками, — сказал Свитсент. — С ними никогда ничего не знаешь.
— Что ж, — хрипло вздохнул Тигарден. — Я тоже этого не понимал.
Эрик повернулся к Дону Фестенбургу.
— А что насчет Френекси? Он уже об этом знает?
— Конечно, — слабо улыбнулся тот.
— И что он?..
— Обеспокоен.
— Надеюсь, вы не позволяете прилетать сюда новым лилистарским кораблям?
— Доктор, ваша задача — лечить пациента, а не диктовать нам политику, — заявил Фестенбург.
— Мне легче было бы лечить пациента, если бы я знал, что…
— Шайенн закрыт, — признался наконец Дон. — С тех пор как это случилось, ни один корабль, кроме вашего, конечно, не получил разрешения на посадку.
Эрик подошел к кровати и посмотрел на Джино Молинари, опутанного множеством трубок и проводов, ведущих к аппаратуре, которая поддерживала температуру его тела и измеряла тысячи параметров организма. Невысокая полная фигура была едва видна, лицо целиком закрывало новое устройство, редко использовавшееся до сих пор, которое регистрировало едва заметные изменения в мозгу. Именно его следовало беречь любой ценой. Отказать могло все, но не мозг.
А самое страшное состояло в том, что Молинари запретил использовать пересадки. С этим ничего не поделаешь. С медицинской точки зрения это самоубийственное распоряжение передвигало стрелки часов на целое столетие назад.
Даже не обследовав вскрытую грудную клетку, Эрик уже знал, что ничем помочь не сможет. За исключением пересадки органов, он не мог сделать ничего такого, на что не был способен Тигарден. Вся его карьера зависела от возможности замены отказавшего органа.
— Давайте еще раз взглянем на этот документ.
Он забрал у Тигардена инструкции и внимательнее их просмотрел. Столь хитрый и опытный человек, как Джино Молинари, наверняка придумал некую конкретную альтернативу пересадкам. Это не могло закончиться просто так.
— Естественно, Приндла тоже известили, — сказал Фестенбург. — Он ждет наготове, чтобы выступить с речью по телевидению, когда станет окончательно ясно, что Молинари нам не оживить.
Голос его звучал неестественно монотонно. Эрик бросил на него взгляд. Ему хотелось бы знать, о чем же тот на самом деле думает.
— Что скажете насчет этого абзаца? — спросил Свитсент и показал документ доктору Тигардену. — Он касается активации робота–двойника, которого Молинари использовал во время съемок видеозаписи. Ее должны были передать в эфир сегодня вечером.
— Что я могу сказать? — ответил Тигарден, перечитывая параграф. — Передача, естественно, будет отменена. Что касается самого робота, то я о нем ничего не знаю. Может, Фестенбург в курсе?
Он вопросительно посмотрел на Дона.
— Этот абзац не имеет смысла, — заявил тот. — Абсолютно никакого. Например, что делает робот в холодильнике? Мы не знаем, что именно имел в виду Молинари, а у нас и без того полно работы. В этом чертовом документе сорок три абзаца. Не можем же мы реализовать их одновременно, верно?
— Но вы знаете, где… — начал Эрик.
— Да, — кивнул Фестенбург. — Я знаю, где двойник.
— Достаньте его из холодильника и активируйте в соответствии с инструкциями, изложенными в этом документе, который, как вы уже знаете, только что приобрел юридическую силу.
— А потом?
— Молинари сам вам все скажет, — ответил Эрик. — Как только вы его активируете.
«Так будет продолжаться еще многие последующие годы, — мысленно добавил он. — Ибо в документе это самое главное. Не будет никакого публичного объявления о смерти Джино Молинари, поскольку данный факт перестанет быть правдой с момента оживления так называемого робота. Похоже, ты об этом знаешь, Дон».
Они молча посмотрели друг на друга, потом Эрик обратился к одному из охранников:
— Я хочу, чтобы четверо из вас сопровождали Фестенбурга. Это лишь просьба, но надеюсь, что вы с ней согласитесь.
Охранник кивнул своим коллегам, и они двинулись следом за Доном, вид у которого был растерянный и перепуганный.
— Как насчет того, чтобы все–таки попытаться восстановить поврежденную артерию? — поинтересовался доктор Тигарден. — Не хотите попытаться? Пластиковая вставка все еще могла бы…
— Этот Молинари в данной временной последовательности свое уже отжил, — заметил Эрик. — Согласны? Пора оставить его в покое. Впрочем, он сам только этого и хочет.
«Нам придется принять к сведению факт, которого никто пока осознавать не желает. Ведь он сводится к тому, что начинается — или давно уже началось — правление, не вполне соответствующее нашим теоретическим представлениям. Молинари основал династию, состоящую из множества версий самого себя», — понял Свитсент.
