Да, мне придется учиться 4 года, но я думаю перевестись. В Иркутске я не останусь. Пусть это будет не Москва, но я не могу быть так далеко от близких, родных, от тебя, солнышко. У меня была задача ― учиться. Теперь ― перевестись. А ты знаешь! Поставленные перед собой задачи я рано или поздно разрешаю. И здесь она будет решена в положительном смысле, несмотря на все прелести иркутской жизни. Я совершенно серьезно говорю, что для учебы здесь обстановка чудная. Но быть отрезанной от центра, от жизни на неделю я не могу. Чувство временного так давит, что я не удосужилась перетрясти с дороги свои корзины. А это чувство меня не обманывает. Из дома нет писем. Это меня очень беспокоит. Стипендии мне, вероятно, не дадут совсем. Учеба перестроена на непрерывку, так что совмещать учебу и работу невозможно. Здесь отсутствует система зачетов. Зачеты сдаются еженедельно на конференциях. Да и работу достать не так-то просто. Послала домой второе письмо с объяснением всех обстоятельств, не знаю, как будут реагировать. Прошу 25 р. в месяц, конечно, при иркутской дороговизне будет трудно, но, Солнышко, что делать. Подумай, ведь не бросить же добытое таким трудом право на учебу, право на жизнь. Ты же понимаешь, чем я рискую, бросив совсем. Вся трагедия в том, что поздно приехала. Стипендий нет, зачислят кандидатом №130. Когда дойдет очередь!
Но я как-то уже не совсем унываю . Думаю, как-нибудь вопрос разрешится. Я просила наших, чтобы они обратились к Елиз. Алекс., помнишь, что провожала меня? ― в долг на лето. Летом буду работать у себя в БИСе и выплачу. В крайнем, конечно, случае, но все-таки зацепочка. Она, думаю, не откажет.
Письмо твое ― шедевр. И мне как-то неловко посылать свою прозу. Но, Солнышко! Скоро Кисанька начнет тебе писать выдержками из нравственности и права, философии и пр.
Мы изучаем: госправо, политэкон., хоз.-быт, статистику и английский язык. На литфаке посещать буду лекции по литературе. Уже договорилась. Прочти «Исанку» Вересаева. Мысли Исанки ― мои мысли.
Целую тебя, Солнышко ― твоя киса. Конец как у Мопассана, но ведь искренно. Солнышко, не забывай обогревать любимую дальнейшими шедеврами, и как можно скорее.
Твоя Рая.
8/XI ― 29 г.
Арося ― Рае
(Написано в начале ноября 1929)Моя любимая, милая, родная Кисанька! Ужасно хочется с тобой поговорить. Неизбывная нежность, переполняющая меня при одном твоем имени, мешает мне стройно передать все, что я хочу сказать. А мне хочется рассказать тебе так много ― и о работе, настоящей работе, а не о том переливании из пустого в порожнее, которым я занимаюсь в «казенные часы»; и о потрясающей своим необычайным мастерством книге Марселя Пруста «Под сенью девушек в цвету»; и о комичном случае при моем поступлении на работу, на которую я все-таки не поступил; и еще о тысяче предметах. Не знаю, с чего начать. Начну с комичного. Послали меня на работу на завод Кр. Дубитель, это у нас в Даниловке. Прихожу туда к восьми часам. Комната бухгалтерии длинная, светлая и пропитанная необычным для контор уютом. Сотрудников еще мало. Спрашиваю: где главбух? Мне говорят: в углу. Иду в самый конец комнаты, к громадному американскому столу, из-за спинки которого мне не видно, кто за ним сидит. Подхожу. За столом, ехидно улыбаясь, читает какую-то бумажку похожий на свинью в костюме, кругом бритый мужчина лет сорока. Спрашиваю: ― Вы главбух? ― Да. Что угодно? ― Я прислан с Биржи к вам на работу. ― Посидите.
Я сажусь рядом с его столом на стул, а он продолжает читать бумагу, вытащил еще какую-то пачку и делает выписки на отдельный лист. Прошло минут десять. Я занимался тем, что сначала старался прочесть, что он пишет, потом подумал о том, что он, наверно, плюет на свою лысину и трет ее бархоткой, и потому она так блестит; потом передо мной встала картина с главными действующими лицами: ты и я. Мы идем поздно вечером по Полянке, навстречу нам идут несколько прохожих. Я хочу при них тебя поцеловать, собственно говоря, я делаю вид, что хочу тебя поцеловать, ты вырываешься и, как «я вас не знаю, отчепитесь...», прямая и строгая, спешишь вперед, потом мы сходимся и вместе смеемся. А когда на улице никого нет, мы целуемся. Картина...
А главбух говорит:
― Когда будете писать в Киев своему дяде Дарожинскому, то передайте ему привет от Лифшица. Ваш дядя ― мой хороший приятель, и вы напрасно меня не помните. Я вас раза два видел у него.
Я стою неподвижный, как вешалка, на которую повесили кепку, пальто, костюм и внизу, у ног, приставили ботинки в калошах. Я чувствую, что я краснею и бледнею. Он продолжает:
― Вы еще очень молоды, молодой человек, и поступаете необдуманно. Я вам вполне искренне говорю, что вы потеряли хорошее место. В будущем, как старший, советую вам отдавать себе отчет в своих поступках. А то могут случаться с вами всякого рода ошибки... Молодость, молодость...- добавляет он и садится за стол. Я уже с нетерпением слушаю его нотацию, она меня возмущает:
― В таком случае, ваш отец был очень молод, когда родил вас, и только потому совершил такую непоправимую ошибку, ― говорю я и, прочертив в воздухе кепкой перед его выпученными глазами кривую линию, ухожу.
Конечно, все мое поведение было мальчишеским и несерьезным, но ведь так скучно жить, что я был рад случаю поразвлечься. В итоге же я потерял место на 125 рублей. Но завтра я опять иду на Биржу и опять получу путевку. Так что все в порядке! «Все в порядке, евреи! Выпьем рюмку водки!» ― как говорит раввин Бен Захария в «Закате» Бабеля.
Пожалуйста, не улыбайся! Когда я говорю о Бабеле, ты всегда улыбаешься! Раинька! не могу! не могу! Я не могу терпеть твою улыбку, она меня сводит с ума! У меня голова начинает вертеться на шее, но таким образом, что она может влезть под кадык и выскочить через затылок! Целую ручки, пальчики, губки, шейку, глазки, ушки, лобик и...дальше неудобно продолжать. Целую всю и все то, что тебя окружает! А если ты окружена хорошенькими девушками в общежитии, то целую и их. Но если около тебя вертится какой-нибудь подлец, то чтоб он лопнул!
Милая! мне не хочется сегодня писать серьезные вещи, я буду писать глупости. А если ты хочешь читать серьезное, то возьми письма Жоржа, и там ты найдешь краткий конспект генеральной линии партии, международное положение СССР и популярное изложение пособия «Как вести себя комсомолке, для того чтобы не свалиться в гниющее болото и т.д, и т.д.»...
Мои письма глупей, но это объясняется, наверно, тем, что он не был в тебя влюблен, а выступал в роли апостола. В таком сане легко сохранить трезвость рассудка, хотя у меня даже без такого сана рассудок всегда покачивается, хватается за телеграфные столбы ― он пьян. В последнее время я с ума схожу. Я в тебя влюбился! Влюбился, как Скупой Рыцарь в червонцы, как Ушакова в саму себя, как Винников в свою рассудительность и как ты ― в должность секретаря суда!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
