Бердяев прислал статью, что идея Интернационала есть болезненное классовое извращение идеи единства человечества и братства народов. Интернационал и пролетариат – это ограбление человечества, и наша национальная слабость характера, что мы им поддались.
Да, интернационализм – это жидкость без вкуса, без цвета, без запаха. Это – не всечеловечество.
А Франк прислал совсем неожиданную статью о голосе мёртвых: что мёртвые этой войны и прошлых веков – не умерли, они живы в глубинах сверхличной народной души. Нашим сейчас поведением мы насмехаемся над погибшими, в дни революции мы равнодушно предали их, – но за то ещё услышим их громовой голос.
Да, наша родина сказалась духовно больна – и мы все причастны к этой болезни.
Всё великое зреет и творится молчаливо. История создаётся не на митингах.
Но вот наш плен: хотя это и мелко – держаться на уровне событий, прокрикиваемых газетами, – а только через земные события мы можем вести и космические битвы.
Уже многое в здоровьи посылало Павлу Ивановичу сигнал, что пора ему готовиться к кончине.
(Но удивительно: когда думал о смерти, то испытывал не зажатость, не обречённость – а, напротив, освобождалась какая-то великая свободная вертикаль, всю жизнь ему недоступная.)
С каждым годом уменьшается сил – а впереди, вот…?
В старости есть наслаждение – медленных действий, неторопливых решений. Но жизнь так покатила, что начнёт и швырять.
Когда закручивается такое – и видно, что на много лет, – надо найти в себе силы и для борьбы, и для движения, и может быть, для невзгод дороги. Впервые за всю жизнь придётся стронуться с Малого Власьевского? – и куда-то ехать?
Революции – всегда раскатываются по пространствам. Если, не как сегодня, найдётся в нашем народном духе сила сопротивления – то будет и гражданская война. И тогда – может достаться ехать на какую-нибудь окраину.
Неужели придётся ехать? В старости, кажется, нет дороже как: всё на месте, с закрытыми глазами руку протянуть – и бери; и можно перейти везде в чувяках; из шкафа без поиска найти любое лекарство, мазь; и подушки под головой такие привычные. А ехать – этого всего не возьмёшь, и где ещё будешь дрожать и корчиться?
Но только на этом телесном уровне дано нам выстаивать наши битвы.
Эта жизнерадостная молодая чета даже кстати сегодня пришлась Варсонофьеву. Поддала и веры. И сочувствия. И решимости.
186
Воротынцев на могилёвском Валу.Уже больше тут месяца, в Могилёве, – а ни разу не сшагал Воротынцев на Вал, хотя штаб же – рядом. С того тёпло-бурного октябрьского вечера – ни разу.
Сегодня после полудня пошёл – обдумывая свою речь на послезавтрашнем офицерском съезде. Обещали ему дать слово во второй день.
Речь – уже сложил в голове, уже горит.
Можно передать заряд – сразу сотням, с кем не переговоришь отдельно.
А они потом – ещё сотням.
Хотя – каждое слово будет на прощуп. Против кого – открыто не призовёшь. И о правительстве – не скажешь чётко, чего оно стоит. И о Совете – не скажешь пятой доли.
Да против кого – понимаешь ли сам? Такая закружливая чёртова обстановка: против кого? Ну, определились ленинцы, – но не одни ж они. А советские всех оттенков? а все армейские комитетчики да услужники при них? Ведь они всё больше завихривают и солдат. Неразуменных, одураченных, уже чуть не миллионы, – они кто? они тоже клонятся во враги? Ребята вы наши, ребята…
Как это страшно сползло! Сползает.
Круговой Обман – вот какой враг.
А – как через него прорваться? Такого – в жизни не приходилось. Таких способов мы не знаем.
Нужна речь – как меч.
Сбор трёхсот боевых фронтовых офицеров, делегатами от офицерских тысяч, в сегодняшней безвластной, разбродной, стиснутой обстановке – это событие. И задумано так, что съездом не кончится. Будет учреждён Всероссийский Союз Офицеров, – все создают союзы, почему же не нам? Офицерство ободрится и сомкнётся.
А здесь, при Ставке, останется Главный комитет. (В него – попасть.) Он будет – как бы Ставка при Ставке. Вторая Ставка – но свободна от прямой служебной субординации Штаба. Свободней в движениях. Но – в помощь Верховному.
Или – Вождю? Где б – этот вождь? Как жаждется открытый чей-то клич! Но ни один большой генерал не решается, все спутаны.
Такая проклятая обстановка, что спутывает всех.
Сегодня вернулся из Петрограда Алексеев. Непроницаемый. Он будет открывать съезд. И направит его.
А – как направит? В первомартовские дни, теперь уже видно, сыграл Алексеев жалкую роль.
Уже шёл по аллейкам Вала – и вот вышел на самый восточный край его, к откосу. Крутой откос, уже в молодой траве, пересеченный наискось гравийной пешеходкой – вниз, к пристани. Зелёный откос, отрублен до самой набережной.
На Валу – малолюдно, день. Тут, на обрыве, отъединённая свободная скамья: уже прошло большое наводнение, жители отлюбовались.
Сел.
Так примётан военный глаз, уже ничего не поделать, не то видит, что всё – высота, красота, обзор, но на всякое урочище, на всякий выгиб рельефа – невольный первый взгляд: а как здесь атаковать? И сразу же второй: а как обороняться?
Так и на эту круть. Брать её, да через Днепр – о-о-ох, трудно. Разве зимой.
Две баржи у дебаркадеров. Да одну тянет пароходик, вверх.
Уже спадает наводнение, а далеко ещё не вошло в берега. Полно идут серо-синие воды.
А за Днепром заливные луга – на пять вёрст в глубину, широко-о.
А за ровенью поймы – кожевенный заводик. И другой. Деревня. Ещё деревня. И – леса.
Что за радость – обширного взгляда с горы. На реку, на пойму, на даль. Как будто возносишься над своей жизнью.
Вот так бы похорониться: на крутом берегу русской реки, против широченной поймы. И – на берегу западном, чтобы ноги к реке и с малым уклоном – как будто и лёжа всегда видеть и водную ширь, и восходы солнца за ней.
Небо сейчас не голубое, а в белесоватой позолоте. И кое-где – лёгкий начёс волосяных облачков. Не движутся.
Видишь – так много России сразу, как не бывает повседневно.
Если взять чуть левей, восток-северо-восток, и перевалить через леса, взлететь и дальше – расстелется сперва Смоленская. Потом Московская. Потом Владимирская. А там – и наша Костромская. Всего-то – вёрст семьсот, куда покороче фронта. Недалеко.
Милая, печальная, обделённая сторонушка костромская. Что ж я не был в тебе так давно, давно, давно?
А во взрослые уже наезды – та щемливая тоска, какая почему-то всегда зацепляла его в Застружьи, – от скудных ли полей; от изгиба дороги – вот тут была, и увильнула, и напрочь; от ветряной ли мельницы дальней? И та тоска достигла и сюда, и здесь крючком потянула за сердце.
Или – чувство, что никогда уже туда не вернуться?..
Родина моя! Нерадиво мы тебе служим. Дурно.
И – дослужились.
Вот тут, позади близко, за этими деревьями, впечатывал Нечволодов: революция уже пришла! Она который год нас разносит – а мы всё не действуем.
Как говорили встарь: благомужественный воин.
Тогда – не хотелось поверить.
А вот уже: прославленная Тройка наша – скатилась, пьяная, в яр – и уткнулась оглоблями в глину.
Всё хвастали.
Что за обычай был у нас – превозноситься? Подбочениваться с этаким лихим превосходством.
Сегодня делегаты начнут съезжаться – из четырнадцати армий! – надо как можно больше встречаться, видеться, толковать.
Сколачивать ядро.
Нет, в офицерстве ещё сила есть. Если где ещё осталась – только в офицерстве.
Как ни смяты, ни разрознены, ни рассеялись – но кто ещё готов идти на смерть, не пригибая голову? Прошедшую все фронты и бои.
Сколь бы мало нас ни сплотилось, – ни это правительство, ни Совет не отнимут у нас последнего права: ещё раз побиться.
Набухало: бой – неизбежен. Бой – будет.
А не победить – так себя уложить достойно.
В этом холоде подступающего, в этой безповоротности – своё новое облегчение.
Кажется: всё – хуже некуда? В яр, в глину, и все жертвы напрасны? и не знаешь, где быть, где стать?
А плечи – опять распрямились. Нет, впереди – что-то светит. Ещё не всё мы просадили.
Но – на какой развилок спешить? И уложить себя – под какой камень?
1984–1989Кавендиш, ВермонтКалендарь революции
(ст. ст.)
11 мая
• Керенский подписал «Декларацию прав солдата».
16 мая
• Кронштадт отказался признавать власть Временного правительства.
22 мая
• Снятие ген. Алексеева с поста Верховного Главнокомандующего. Назначен ген. Брусилов.
23 мая
• Главнокомандующий германским Восточным фронтом публично предлагает России переговоры о мире.
24 мая
• Уступчивое постановление Временного правительства о Кронштадте.
25 мая
