Так оно и будет. Пальмери был уверен в этом так же твердо, как в своей собственной жажде. Он страстно желал дождаться того мгновения, когда сможет окунуть дорогого Джозефа лицом в грязь его собственного отчаяния.
— Я как раз собирался закончить богослужение, — холодно ответил Джозеф. — Ты не возражаешь, если я доведу мессу до конца?
На этот раз Пальмери не смог удержаться от смеха.
— Ты и впрямь думаешь, что эта тарабарщина сработает? Ты решил, что сможешь служить мессу на этом?
Протянув руку, он сорвал с алтаря скатерть; требник и хлебная корка полетели на пол, и открылась замаранная мраморная плита.
— Неужели ты возомнил, что сможешь провести Пресуществление[106] здесь? Ты веришь во всю эту чушь? В то, что хлеб и вино на самом деле превращаются в… — Он попытался произнести имя, но оно не давалось. — В тело и кровь Сына?
Один из членов банды вампиров, Фредерик, выступил вперед и с усмешкой склонился над алтарем.
— Пресуществление? — произнес он самым что ни на есть елейным голосом, выхватив из рук Джозефа банку из-под пепси. — Это значит, что здесь кровь Сына?
Предупреждающий импульс пронесся в мозгу Пальмери. Что-то было такое в этой банке, что-то такое, из-за чего он не мог как следует сфокусировать на ней взгляд…
— Брат Фредерик, я считаю, тебе не следует… Ухмылка Фредерика стала еще шире.
— Всегда мечтал отведать крови Бога.
Члены ячейки засмеялись свистящим смехом, глядя, как Фредерик подносит банку к губам и пьет.
И тут изо рта Фредерика возник столб невыносимо яркого света, сразив Пальмери. Внутренность черепа вампира засветилась, из его ушей, носа, глаз — изо всех отверстий в его голове — хлынули лучи чистого белого света. Свечение распространилось по его телу, проникло вниз: в глотку, грудь, брюшную полость, осветив изнутри ребра, и затем просочилось сквозь кожу. Фредерик расплавился на месте, его плоть задымилась, размякла и растеклась, словно горячая светящаяся лава.
Нет! Этого не может быть! Только не сейчас, когда Джозеф у него в руках!
Банка выпала из растворяющихся пальцев Фредерика и угодила на алтарь. Ее содержимое вытекло на грязную поверхность, и взгляду предстал еще один всплеск нестерпимого сияния, более мощный, чем предыдущий. Ослепительно яркий свет быстро распространялся по алтарю, стекал по бокам, двигаясь, словно живое существо, охватил весь камень и заставил его сиять, словно частичку огня, оторванную от самого Солнца.
И от света исходил обжигающий жар, который заставил Пальмери отступать все дальше и дальше, пока он не вынужден был повернуться и вслед за своими собратьями сломя голову бежать из церкви Святого Антония в прохладную, приятную, безопасную тьму за ее дверями.
XII
Пока вампиры спасались бегством в ночь, а вслед за ними — подхалимы-вишисты, Зев с любопытством, смешанным с отвращением, рассматривал лужу гниющих останков, которые только что были вампиром по имени Фредерик. Взглянув на Карла, он заметил на его лице застывшее выражение изумления. Зев дотронулся до алтаря — он стал чистым, сверкающим, отчетливо была видна каждая прожилка на мраморной поверхности.
Здесь действовала страшная сила. Невероятно могущественная сила. Но это открытие не ободрило его, а, напротив, привело в уныние. Давно ли это происходит? Неужели так бывало во время каждой мессы? Как получилось, что он прожил целую жизнь, не имея об этом понятия?
Он обернулся к отцу Джо:
— Что произошло?
— Я… я не знаю.
— Чудо! — произнес Карл, проводя ладонью по поверхности алтаря.
— Чудо и переплавка, — сказал отец Джо. Подняв с пола банку из-под «пепси», он заглянул внутрь. — Представь себе: ты заканчиваешь семинарию, принимаешь рукоположение, служишь бесчисленное количество месс — и веришь в Пресуществление. Но после всех этих лет увидеть его на самом деле…
Зев увидел, как он провел пальцем по банке и попробовал его на вкус. Он скорчил гримасу.
— В чем дело? — спросил Зев.
— Все равно это кислое barbarone… с привкусом пепси.
— Неважно, какой у него вкус. Если Пальмери и его приятели скрылись, то это стоящая вещь.
— Нет, — слегка улыбнувшись, отозвался священник. — Это кока-кола.
И они засмеялись. Шутка была не такая уж и смешная, но Зев обнаружил, что хохочет вместе с этими двумя. Это была скорее реакция после напряжения. Бока у него болели. Он вынужден был прислониться к алтарю, чтобы не упасть.
Однако возвращение вишистов умерило их веселье. Враги бросились в атаку, держа перед собой тяжелое пожарное одеяло. На этот раз отец Джо не стал безмолвно стоять и смотреть, как захватывают его церковь. Он обошел алтарь и встретил их лицом к лицу.
Он был величествен и ужасен в своем гневе. Его высокая фигура и поднятые кулаки на несколько мгновений остановили негодяев. Но затем они, должно быть, вспомнили, что их двенадцать, а он один, и ринулись в атаку. Взмахнув массивным кулаком, он ударил первого из нападающих прямо в челюсть. От удара человек взлетел в воздух и повалился на следующего. Оба рухнули на пол.
Зев упал на одно колено и потянулся за дробовиком. На этот раз, поклялся он себе, он воспользуется ружьем и перестреляет этих паразитов!
Но тут кто-то прыгнул ему на спину и придавил его к полу. Попытавшись приподняться, он увидел отца Джо в окружении врагов — он размахивал кулаками, и с каждым ударом один из вишистов летел на землю. Но их было слишком много. Священник скрылся под грудой нападавших, и в этот момент тяжелый сапог ударил Зева в висок, и он провалился в темноту.
XIII
…Пульсирующая боль в голове, резь в щеке, и голос, свистящий, но грубый:
— Ну-ну, Джозеф. Очнись. Просыпайся. Не хочу, чтобы ты пропустил это!
Перед глазами возникло землистое лицо Пальмери; оно парило над ним, и улыбка его была похожа на оскал черепа. Джо попытался пошевелиться, но обнаружил, что связан по рукам и ногам. Правая рука ныла и раздулась вдвое: должно быть, он сломал кисть о челюсть вишиста. Подняв голову, он увидел, что растянут за руки и ноги на алтаре, покрытом пожарным одеялом.
— Мелодраматично, согласен, — произнес Пальмери, — но подходяще, как ты думаешь? Я хочу сказать: мы с тобой когда-то символически приносили в жертву нашего бога каждый будний день и по нескольку раз по воскресеньям, так что этот алтарь вполне может служить твоим жертвенником.
Джо закрыл глаза, борясь с приступом тошноты. Этого не может быть.
— Думал, ты победил, верно? — Не дождавшись ответа, Пальмери продолжал: — Даже, если бы тебе удалось навсегда изгнать меня отсюда, чего бы ты этим добился? Сейчас нам принадлежит весь мир, Джозеф. Хозяева и стадо — вот какова расстановка сил. Мы — хозяева. И сегодня ночью ты присоединишься к нам. А он — нет. Voila![107]
Отступив, он картинным жестом указал в сторону балкона. Джо оглядел полутемное, освещенное лишь свечами помещение церкви, не зная еще, что он должен увидеть.
Затем он различил фигуру Зева и застонал. Ноги старика были привязаны к перилам балкона; он висел головой вниз, налитое кровью лицо и полные ужаса глаза были обращены к Джозефу. Священник откинулся на спину и попытался натянуть веревки, но они не поддавались.
— Отпусти его!
— Что? И дать пропасть всей доброй, густой жидовской крови? Что ты! Ведь эти люди — избранники Божии! Они — лакомство!
— Ублюдок!
Если бы только он мог добраться до Пальмери, всего на минуту.
— Тсс, Джозеф. Только не в доме Божием. Еврею следовало быть поумнее и бежать вместе с Карлом.
Карл сбежал? Это хорошо. Бедняга, наверное, ненавидит себя за это и всю оставшуюся жизнь будет считать себя трусом, но он сделал все, что мог. Лучше остаться жить, чем умереть так, как Зев.
«Мы квиты, Карл».
— Но ты не волнуйся за своего раввина. Ни один из нас не дотронется до него. Он не заслужил права вступить в наши ряды. Чтобы выпустить из него кровь, мы воспользуемся бритвой. И когда он умрет, то умрет навсегда. Но ты — дело другое, Джозеф. О да, с тобой все будет по-другому. — Его улыбка стала еще шире. — Ты мой.
Джо хотел плюнуть Пальмери в лицо — не столько затем, чтобы выразить свое отвращение, сколько затем, чтобы скрыть страх, волнами накатывавший на него, — но не смог, во рту у него пересохло. При мысли о превращении в вампира он ослабел. Провести вечность, как… он бросил взгляд на сосредоточенные лица собратьев Пальмери, столпившихся под телом Зева… как они?
Он не станет таким, как они! Он этого не допустит!
Но что делать, если выбора у него нет? Что будет, если превращение сведет на нет жизнь, полную самопожертвования, и все подспудные страсти сорвутся с цепи, уничтожат все его представления о том, как нужно жить? Честь, справедливость, чистота, истина, порядочность, честность, любовь — вдруг эти основы его жизни превратятся в бессмысленный набор звуков?
