Андрюха, поймавший взгляд Ушатова, сразу признал в нем опера, бывшего в Первомайске при аресте Ветерка и встал в тень тюремного забора. Вылетевший из проходной Ушатов, покрутил по сторонам головой и никого не удыбав, досадливо плюнул себе под ноги. Подождав, пока он исчезнет, Агей присыпал мешок с продуктами снегом и быстро пошел вдоль ограды на светящиеся огни города.
Прижатый фактами и уликами Ветерок дал показания и через неделю его утартали в Иркутск, где он показал все магазины, которые ограбил в составе банды. Леху оставили на иркутском централе, а Слепого Кунников с Ушатовым забрали с собой в Читу.
Торопыга, помня угрозы Ловца, был доволен, что его отправили в Благовещенск, а не в Улан-Удэ, где сидел подельник.
Культурный, понимая, что рано, или поздно ему всекут за спаленные общаковские списки, был не против попарить старые кости в тюрьме КГБ.
Весне Хабара не понравилась и чувствуя, что его начали жарить уже на четвертый день, написал письмо следователю. «Уважаемый Игорь Валентинович, надеюсь заставить вас в хорошем расположении духа. Здесь я нахожусь далековато от семьи, родных и близких, не могли бы вы перевезти меня в Читу. Благодарности мои не будут иметь границ. До свидания. Паха.»
Калина в отсутствие Ловца, у которого по его указке убили друга, чувствовал себя на читинском централе вольготно, но это пока. Он понимал, что рано, или поздно вся история с мокрухой выплывет наружу и уголовники, у которых Гоцман пользовался авторитетом, сломают ему хребет.
Секретарь через своих людей по кабельному телевидению в Чите объявил о своей смерти и улетел к родственникам в Грузию, а Черного по просьбе Читинского Управления безопасности уже пасли московские спецслужбы, выявляя его связи с уголовной средой столицы.
Двадцать первого декабря в камеру Святого зашел начальник следственного изолятора.
— Здравствуйте, Анатолий Васильевич, указ Ельцина о ликвидации КГБ слышали?
— Конечно.
— Как это понимать?
— Не знаю, Олег. Понять трудно, почему президент разгоняет спецслужбу, эту машину отлаживали семьдесят лет. Я думаю, она сильнейшая в мире, так что его решение на руку только Западу. По всей вероятности российская мафия вздохнет с облегчением после этого указа. Скоро наверное расстанемся.
— Почему?
— Телефонограмма утром была, что все тюрьмы Министерства безопасности будут передавать под юрисдикцию МВД.
— Значит собирать мешок?
— Не торопись, Олег, передача будет длиться месяц, Грознову я уже позвонил. Ну, ладно, через неделю зайду, отдыхай.
— Анатолий Васильевич, понимаю, что вам нельзя отвечать на такие вопросы, но может скажете. Брат мой здесь?
После некоторого раздумья тот ответил.
— У нас он, Олег. — и показал пальцем на потолок.
Система канализации была завязана одним узлом и по пустым трубам «параши» можно было разговаривать.
— Эдька, Икона!
Эдик его слышал.
— Кто говорит?
— Ты что, урод, брата не узнаешь?
— Это ты, Олега? — обрадовался он.
— Я, я. Ну как ты?
— Ништяк.
— Ништяк-то оно ништяк. Но давай подробней.
— С Улан-Удэ меня в Иркутск перевели, а теперь вот сюда.
— С кем летел?
— Сизов и Шульгин. Знаешь их?
— Конечно.
— Блядь, угарные пацаны, всю дорогу анекдоты травили и вообще заебатые парни.
— Но-о, мне тоже нравятся. Эдька?
— Че?
— Тюрьму скоро разгонять будут. Культурный и Весна где-то рядом сидят. Пал Палыч списки общаковые спалил и маляву воровскую, так что скорее всего молчать будет, рыбина старая, а вот Паха может керосина плеснуть, так что будь на стреме.
— Я думаю мужики заберут нас в Читу, не отдадут же они нас на растерзание.
— Как заберут, Эдька?
— Ельцин упразднил Министерство безопасности, поэтому ко всему будь готов.
***
Двадцатого января, накатив парочку хрустальных, граммов по триста, стаканов «Амаретто», Андрюха в прекрасном настроении возвращался со дня рождения родного брата, жившего в Чите. Представил пустую хату, где он в последнее время тырился, Агей замер посреди улицы, соображая, где бы продолжить вечер.
— О чем задумался?
В общем-то осторожный и очень разборчивый в отношениях между мужчиной и женщиной, в этот раз Андрюха непроизвольно присвистнул. «Хороша, чертовка, сколько ей интересно лет. Спрашивать не стоит, все равно наврет», — с ног до головы рассматривал он «таинственную незнакомку».
— Кто ты?
— Человек, — лукаво улыбнулась девчонка, — две руки, две ноги, еще кое-что имеется…
«Предлагает себя что ли?» — хмыкнул Агей.
— Дорого берешь?
— Давай с коробки конфет начнем.
— Ну пошли. Любишь сладкое?
— Обожаю.
На пешеходном переходе раскорячилась красная «девятка» и, придерживая под мутоновый локоток свою пассию, Андрюха стал обходить ее спереди, если бы он мог заглядывать в будущее, то обогнул бы это чудище, конечно, с другой стороны.
Вьялов чуть не расплющил себе нос о лобовое стекло.
— Лаврентьевич, это Агеев.
— Где? — перестал тот копаться в замке зажигания.
— Вон, с девчонкой к коммерческому киоску шлепает.
Темнело уже и Кладников, глядя на удаляющуюся широкую спину человека, не признал в нем Андрюху, но шабер с наплечной кобуры достал.
— Пошли, но это не он, не может быть, чтобы Агей терся напротив КГБ.
Молоденькая блядь с ярко размалеванной коробкой конфет страшно удивилась, когда ее кавалеру какой-то усатый мужчина ткнул пистолетом в бок.
— Привет, Андрюха.
— Вы меня с кем-то спутали, я не Андрей.
— Тише, тише. Не пугай людей, видишь, уже оглядываются…
На передке «шестерки» резина облысела, вошкаться с ней на морозе, да еще при звездах не хотелось и сдернув прямо с дисками, Ушатов занес ее в коридор первого этажа управления. В кабинете подпрыгивал телефон. Прислонив к стене скаты, Григорьевич прошел в открытую дверь помещения и, сняв перчатки, поднял трубку.
— Ушатов.
Звонил дежурный по управе.
— Товарищ майор, Кладников с РУОПа к вам, с ним Вьялов и еще один, говорят задержанный.
— Пропустите.
Новый год канул в прошлое, но по ходу продолжал кое кого одаривать.
«Видит Бог, кому тяжко», — удивленно и радостно осел на стоящий у окна стул при виде Агеева Григорьевич.
— Здорово, мужики. Лаврентьевич, сбегай в сто тридцать пятый, Кунникова Пригласи.
Игорь курил и печатал, печатал и курил и когда заглянул в кабинет Кладников, от машинки не оторвался.
— Подарочек тебе привезли, айда к Ушатову.
— Неси сюда, я занят.
— Тяжелый.
— Шибко?
