— Я виновата перед тобой и перед Богиней, — сказала женщина тихо, не пытаясь вырваться из его объятий. Чуть пошевелилась — заколыхалась вода, заплескалась, и горячий туман над источником пошел волнами, а Свенсен все поверить не мог, что вот она, рядом. — Я беременна. Соврала тебе… прости. Я буду тебе женой, Хиль.
— Но почему? — не мог не спросить полковник.
— Мне было страшно, — так же тихо призналась она.
— Меня боишься? — такое удивление прозвучало в его голосе, что она усмехнулась мягко, неуверенно покачала головой.
— Тебя — нет, Хиль. Уходить отсюда. Здесь все просто и спокойно. И совсем нет боли. И не будет во мне вины, что я предала память мужа.
Как он мог не простить ее? Он ночь не спал — уходящее полнолуние тревожило его, заставляло задерживать дыхание и глухо ворчать, но он сдерживался от оборота и цепко следил за женщиной, которую уже не отпустит. А утром, когда она проснулась, чуть ли не рычал от нетерпения — и одновременно трепетал от тревоги в ее взгляде, пока они завтракали. Не дав собраться, спеша, чтобы не надумала себе еще чего, вывел во двор обители — легко одетую, с непокрытой головой — и потянул к Воротам. А если не откроются, не выпустят?
Во дворе им встретилась матушка-настоятельница. Окинула бермана насмешливым взглядом:
— Куда бежишь, ненормальный? Тебе еще неделю лежать, восстанавливаться.
— Я здоров! — рявкнул он. И тут же устыдился. Взял себя в руки, как полагается, поклонился статуе Синей Богини, поцеловал настоятельнице руки. Пообещал привезти и богатый выкуп за свою невесту, и дары божественной покровительнице монастыря.
— Говорила же, бешеный, — с теплотой сказала матушка и обняла и его, и уходящую из общего дома сестру. — Слушай, мужчина: лучший дар Богине — твоя любовь. Самый драгоценный. Иди. Благословляю вас.
Ворота открылись. И в промерзшей машине он надел на руку невесте обручальную пару, накинул на плечи шубу, поцеловал. Сел за руль и погнал до ближайшего храма так быстро, как только мог — вдруг передумает? Но Тарья куталась в шубу, молчала и смотрела на проносящийся мимо мир удивленными золотыми глазами, словно вспоминая все, что находилось за пределами монастыря.
Чтобы разбить тревожную, неуверенную тишину, Хиль начал говорить. Рассказывал ей о доме. Уверял, что ей там будет хорошо. Обещал, что сделает все, что она захочет. Вспоминал, как жил все это время. Как искал ее, Тарью. И когда слова уже кончились и в салоне опять установилась неловкая тишина, женщина, видимо, сжалилась над ним и тоже заговорила. Про жизнь в обители. Про то, как монастырь принес в ее душу покой, избавил от боли, притушил тоску по ушедшему мужу. И про то, что ему, Хилю, не надо бояться — больше она от слов своих не откажется.
Берман все же остановил машину у первого попавшегося придорожного храма и там попросил удивленного священника провести обряд венчания. Успокоился Свенсен только тогда, когда были произнесены последние слова обряда и на запястье жены защелкнулся браслет венчальной пары. Поцеловал ее, прижал к себе — и снова погнал к Ренсинфорсу — в свой дом, который наконец-то не будет пустым.
Столица была далеко, а они все неслись по шоссе, останавливаясь ненадолго, чтобы пообедать и отдохнуть. Вот и ранний вечер начал вступать в свои права — на небе светила полная луна, восходя на последнюю ночь полнолуния, а вокруг лежал заснеженный, окутанный голубоватым сиянием густой лес, и только где-то вдали горели огни поселения. Там можно будет снять номер или домик, дать Тарье отдохнуть.
Она дремала, и Хиль, растревоженный полной луной, вдыхал женский аромат и чувствовал, как зверь вновь входит в силу, и телу становилось жарко, и хотелось рычать, скинуть одежду, пробежаться по морозной земле. Большой салон его машины казался тесным, и запахи металла и масла резко били в ноздри. Тарья, словно почувствовав что-то — или полная луна подействовала и на нее? — приоткрыла сонные глаза, заворчала, как большая, сильная, здоровая медведица, потянулась — во рту блеснули клыки, и запах ее стал сильнее. Свенсен сжал руль и еще прибавил скорости.
Супруга напряженно поглядывала на него. Затем посмотрела в окно и задумчиво сказала:
— Хороший лес, Хиль. Остановишь?
Он свернул на ближайшую проселочную дорогу так резко, что их занесло, и ехал, пока машина не стала проваливаться в снег. Остановился — Тарья легко вышла из машины. И он тоже открыл дверь и вышел за ней. Прислонился к крылу автомобиля, наблюдая, как принюхивается она к лесу, с наслаждением касается коры холодных сосен, совсем по-звериному, мягко, кружит по поляне, и глаза ее светлеют, становясь из золотых желтыми. А потом и скидывает шубу, сапоги, платье, остается в одном белье — но снимает и его и опускается на снег уже большой бурой медведицей. И под лапами ее скрипит сыпучий снег, она тыкается в него носом и чихает, валится на бок, с наслаждением катаясь по хрустящему белоснежному покрову с горловым ревом, а затем вскакивает, оглядывается на мужа и уносится в лес.
Свенсен медленно разделся. Холода он уже не чувствовал — так жарко было телу от яркой голубоватой луны и от запаха зрелой самки. И пальцы его подрагивали от нетерпения, но он давал ей время уйти подальше. Так правильно. Все равно догонит.
Через несколько минут рядом с тяжелым автомобилем встал мощный черный медведь. Повел головой, зарычал так, что по лесу пронесся шорох и с ближайших елей посыпался снег — и Тарья точно должна была его услышать — и, ускоряясь, побежал за женой, принюхиваясь и поглядывая на следы.
Она петляла, прыгала в стороны, как заяц, забавляясь, пытаясь запутать его. Вот тут с пригорка скатилась кувырком, тут лапой цапнула сухостой, и торчала желтая щепа из четырех поперечных борозд, тут нарочно отерлась о камень — он провел мордой по этому камню, закатывая от наслаждения глаза, и уже не сдерживаясь, понесся за ней. И догнал, распаленную, ворчащую, убегающую — и там же, в заснеженном лесу, залитом призрачным свечением, наконец-то она приняла его как мужа и господина.
Не могла не принять. Женщины берманов любят силу, а мужчина, пришедший за ней в обитель, действительно был силен. А уж во второй ипостаси так подавляющ и мощен, что ни одна медведица не смогла бы от него отказаться.
После они вдвоем бродили по лесу, охотясь на пугливых зайцев и кабанчиков, рвали горячую плоть, сходя с ума от запаха крови, и снова любили друг друга — и самка привыкала к нему, принимала его, и уже и ластилась, и мирно трусила следом, и с удовольствием подставляла холку под крепкие зубы.
Утром, когда луна пошла на убыль, они, сытые и пищей, и любовью, вернулись к машине. Оделись, забрались на заднее сиденье, укутались во все, что было теплого в салоне, и, обнявшись, заснули, согревая друг друга.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
