Саня подумал, что мать, с посторонними и впрямь иногда робкая, испугается и расстроится, и согласился:
— Ну ладно, не буду.
— Это хорошо, — сухо признал старик, — иначе ей пришлось бы сказать, в чем дело. А лучше не следует.
— Я чет-то не понял, — произнес Саня, — а что случилось?
И тут вспомнил, со всей ясностью вспомнил вчерашнее, все разговоры, пока прикидывали, откуда и как сподручнее планировать грунт и сколько заплатят; и даже дурашливую песенку про паровоз, который кричал “ау”, вспомнил, под которую он передергивал рычаги, и затем — острое чувство своей неуклюжести, накатившее вчера вслед за испугом и яростью…
У Сани даже внутренности заныли, как будто прямо с раскладушки он сиганул в ревущую черноту десантного люка.
Скрипнув зубами, он спросил:
— Я вчера… много там наломал?
— Четверых, — холодно и негромко ответил старик и покачал седой головой, — а я лежал пятым…
Какое-то незнакомое жжение и покалывание заставило Саню часто-часто захлопать белесыми ресницами.
— Эти четверо — тоже отцы, и деды, и прадеды. У Августа было шестеро сыновей. Я знал его. Они все убиты. Живые — они бы не позволили…
Истерично взвизгнули старые пружины. Саня рывком сел и обхватил кудлатую голову руками.
Старик молча смотрел.
Спустя какое-то время Саня разжег потухшую папиросу, аккуратно вложил огарок спички в коробок. И спросил:
— А нельзя как-то поправить, что порушено?
— Нельзя.
— Ну, а хоть что-то я смогу сделать? — с тоскою спросил Саня.
— Можете. Затем я и обращаюсь к вам как лицо выборное. Сегодня необходимо ваше… дежурство, да, на кладбище.
— Ночью? — спросил Саня, не пугаясь, но все же с некоторой опаской припоминая свои детские, не такие уж давние страхи.
— Ночью нет необходимости, — без тени улыбки ответил старик, — по ночам работ не производится. Надо сейчас.
— Это можно, — пообещал Саня и поиграл желваками.
— Спасибо, — поблагодарил старик и, уже истаивая, добавил:
— Нам самим это не всегда удобно, а вы поторопитесь.
“Вот так”, — сказал себе Саня и, выплюнув погасшую папиросу, встал, выбрался из времянки и пошел через дворик к дому: помириться с матерью, выпить чаю и предупредить, что уходит.
…Через полчаса, чуть конфузясь, но в то же время сурово хмуря брови, он вошел в нижние ворота.
На кладбище трудилась спецкоманда — без суеты и спешки, аккуратно делая то, что, быть может, и не следует вообще, но если уж делать, то именно так.
Саня постоял и покурил с вояками, поболтал на извечные солдатские темы, а потом немного побродил по нетронутым еще секторам, почитал славянские и неславянские надписи, а затем пошел ниже, к площадке, начатой вчера.
— Они мне здесь попашут! — неизвестно кому пообещал Саня и задумался, присев на травку.
Так крепко задумался, что не сразу заметил, как на кладбище поодиночке пришли ребята из его бригады — и дядя Коля, и Реваз Григорьевич.
— А что? — решил дядя Коля, когда все трое собрались вместе, — может, козла заколотим? — вытащил из кармана пластмассовую коробочку домино. Промелькнуло вдруг у Сани, что не совсем подходящее место для такого занятия и что здесь лучше бы что-то другое, но…
Почесав свои буйные бесцветные кудри, Саня согласился:
— Можно, только давай сначала скатим к воротам машины? А то будут ездить всякие, игре помешают.
— Ай, молодец, — сказал Реваз и одобрительно ткнул Саню локтем под бок, — правильно думаешь. А я и ключи свои взял.
Дядя Коля тоже прихватил свои ключи и принялся отпирать разнокалиберные висячие замки, прилепленные ко всем отпирающимся и откручивающимся частям его бульдозера.
Забрался в кабину своей “железки” и Саня, и вот пулеметный треск пускачей ударил в утреннее небо.
А еще через десять минут, когда стальные громадины, заткнув собою нижние ворота и проломы рядом с ними, умолкли, а рабочие, соскочив с гусениц, собрались вместе, Саня похвастался:
— Они бы до этого и не додумались.
— Кто это — “они”? — настороженно спросил Реваз Григорьевич.
— Да так, — сказал Саня, вдруг ясно понимая, что не стоит распространяться про вы борных, а лучше всего действительно сесть в тенечке у машин и постучать в домино. Хотя бы до тех пор, пока солнце не перевалит за полдень — а известно, что в пятницу к вечеру никакой работы уже не затевают.
Только сели, расположились, выкурили по первой, как вдруг, задержав ход, дядя Коля оторвался от игры:
— Кого-то черти несут…
Вскоре уже стало ясно слышно, что на дороге к нижним воротам рычали дизели и лязгали гусеницы.
С сожалением — он явно выигрывал — дядя Коля отложил домино и встал:
— …Поиграть не дадут.
Не сговариваясь, даже не перебросившись парой слов, но одинаковой походкой и одинаково заложив кулаки в карманы, рабочие направились к воротам.
ГЛАВА 22
Длинные и глубокие, как в коренном зубе, боль и тоска не отпускали, а пульсировали и пульсировали. Как будто все пережитое и перечувствованное сегодня сконцентрировалось в одно. В объяснении с женой. Речь шла о Наташе, и боль не утихала.
Все время неотвязно, как в горячечном видении, вспоминался перекошенный злобою рот Валентины и ее крик:
— Ты не отец! Я десять лет с тобой промучилась, думала, что если уж нет у меня мужа, то хоть отец у детей будет. Но хватит! Доигрался! Мы что теперь — нищими должны идти?
Виктор не стал говорить, что не только нищеты, но даже существенного материального ущерба семье не будет, если он устроится прорабом или сменным мастером, — парень он здоровый, голова и руки остаются при нем. Да и авторитет… Но говорить не стал. Валентина все это знала не хуже его самого. Только и ответил:
— Не все измеряется деньгами.
— Мне-то мозги не надо пудрить, — взвизгнула Валентина, — ты эти лозунги для кого иного прибереги.
Рядом, в комнате, наливалась слезами Танюшка и слышала наверняка слишком много такого, чего не следовало бы, но Валентина не сдерживалась.
— Для дружков твоих шибанутых такие слова оставь! А мне это не надо! Не рассказывай! Не деньгами, значит, измеряется? Очень хорошо. Две невесты растут: ах Наташа, ах Наташа! — а спросят Наташу: чья ты? Прорабская дочка? Да ее в приличный дом побоятся пригласить! Придется ей искать мужа под забором или такого же дурака, как ты!
Виктор пожалел, что Наташи не оказалось дома, и все, можно себе представить какие, объяснения о причинах разрыва ей придется выслушать от Валентины. Жалел и все же радовался, что истерика, самая накипь, обошли ее стороной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
