– ПЛОХАЯ СОБАКА!
…И тут всех накрыло ужасное чувство стыда, заставившее собак машинально съежиться. Не совсем разумный поступок, когда ты уже оторвался от земли.
Озадаченные псы градом посыпались на мостовую. Гаспод кинул на Ангву многозначительный взгляд:
– Я же говорил, у меня есть Сила. А теперь бежим!
Собаки не похожи на кошек, которые терпят людей только до тех пор, пока кто-нибудь не изобретет консервный нож, которым можно работать лапой. Собак создали люди, они взяли волков и наделили их человеческими чертами: ненужной разумностью, именами, желанием принадлежать кому-то и болезненным комплексом неполноценности. Всем собакам снятся волчьи сны, а мечтают они о том, чтобы хорошенько покусать своего Создателя. Каждая собака в глубине души понимает, что она Плохая Собака…
Яростное тявканье Большого Фидо разрушило чары:
– Взять их!
Ангва понеслась по булыжной мостовой. В конце переулка стояла повозка, а за ней высилась стена.
– Не сюда! – взвизгнул Гаспод.
Собаки толпой бросились за ними. Ангва запрыгнула на повозку.
– Я не смогу! – крикнул Гаспод. – Только не с моими лапами!
Она спрыгнула на землю, схватила его за шиворот и снова вскочила на повозку. С нее она взлетела на крышу сарая, потом на выступ и, наконец, сбросив лапами несколько черепиц, на крышу дома.
– У меня кружится голова!
– Жаткнишь!
Ангва пробежала по коньку и перепрыгнула переулок, тяжело упав на какую-то соломенную крышу.
– А-аргх!
– Жаткнишь!
Но собаки не думали отставать. Переулки в Тенях были не особенно широкими.
Внизу мелькнул очередной узкий проход.
Гаспод болтался в мощных челюстях вервольфа.
– Они все еще бегут за нами!
Гаспод закрыл глаза и почувствовал, как напряглись мышцы Ангвы.
– О нет! Только не через улицу Паточной Шахты!
За безумным ускорением наступила тишина. Гаспод поплотнее зажмурился…
…И Ангва приземлилась. Ее когти заскользили по мокрой крыше. Вниз полетела черепица, и в следующее мгновение она взлетела на конек.
– Можешь меня отпустить, – сказал Гаспод. – Сейчас, немедленно! Вот и они!
Бежавшие первыми собаки появились на крыше противоположного дома, увидели пропасть и попытались развернуться. Когти заскользили по черепице.
Ангва повернулась и перевела дыхание. Во время бегства она старалась не дышать. Потому что в первые секунды вдохнула достаточно Гаспода.
Они услышали разгневанное тявканье Большого Фидо:
– Трусы! Здесь не больше двадцати футов! Для волка – раз плюнуть!
Собаки с сомнением во взглядах оценили расстояние. Иногда наступает такой момент, когда любому псу нужно успокоиться и задать себе вопрос: а какому виду я все-таки принадлежу?
– Это просто! Я покажу вам! Смотрите!
Большой Фидо отошел назад, остановился, повернулся, разбежался и… прыгнул.
В траектории его полета не было дуги. Маленький пудель летел сквозь пространство, подгоняемый не мышцами, а исключительно тем огнем, что пылал в его душе.
Передние лапы коснулись черепицы, на мгновение зацепились, а потом сорвались и заскользили по гладкой поверхности. В полной тишине Большой Фидо перевалился через край крыши…
…И вдруг повис.
Он поднял взгляд на пса, державшего его зубами.
– Гаспод? Ты?
– А'а, – невнятно ответил Гаспод сквозь полный рот.
Пудель почти ничего не весил, но сам Гаспод весил лишь чуть больше. Он уперся лапами, однако, как оказалось, упираться было особо не во что. Он неумолимо сползал вниз, пока передние лапы не оказались в водосточном желобе, который мгновенно начал скрипеть и противно трещать.
– Ферт! – выругался Гаспод.
Чьи-то огромные челюсти схватили его за хвост.
– Отпуфти его, – прошепелявила Ангва.
Гаспод попытался покачать головой.
– Не мефай мне! – огрызнулся он сквозь зубы. – Храбрый Пеш Шпаш Полофение! Отфафная Шобака Шпашает На Крыше Друга! Нет!
Желоб снова заскрипел.
«Сейчас я свалюсь, – подумал он. – Это история всей моей жизни…»
Большой Фидо отчаянно завозился.
– За что ты меня держишь?
– Фа ошейник, – ответил Гаспод.
– Что? Будь он проклят!
Пудель попытался вывернуться и закрутился в воздухе.
– Перештань, дурак! Ты фшех наш шброшиш! – прорычал Гаспод.
Собаки с ужасом наблюдали за ними с соседней крыши. Снова затрещал желоб.
Когти Ангвы оставляли белые царапины на черепице.
Большой Фидо дергался и крутился, явно намереваясь высвободиться из ошейника.
Который наконец лопнул.
Песик перевернулся в воздухе, завис на мгновение, а потом сила тяжести завладела им.
– Я свободен!
И он полетел вниз.
Лапы из-под Ангвы выскользнули, и Гаспода, смешно размахивающего лапами, отбросило назад. Он приземлился почти у самого конька. Задыхаясь, Ангва и Гаспод выбрались на более ровное место.
Но не успела развеяться красная пелена, маячившая перед глазами Гаспода, как Ангва рванулась вперед и перепрыгнула через очередной переулок.
Он выплюнул ошейник Большого Фидо, который скатился по крыше и исчез за краем.
– Спасибо! – крикнул он. – Большое тебе спасибо! Брось меня здесь! Пусть у меня всего три здоровые лапы, ты не волнуйся! Если повезет, свалюсь прежде, чем подохну с голоду! О да! Это история всей моей жизни! Ты и я, мой друг! Вместе! У нас ведь могло получиться!
Он повернулся и посмотрел на собак, сидящих на доме напротив.
– Эй вы! Домой! ПЛОХИЕ СОБАКИ! – пролаял он.
После чего сполз вниз по другой стороне крыши. Здесь тоже был переулок, и была глубокая пропасть. Он перебрался вдоль крыши на соседнее здание. Возможности спуститься опять не было. Хотя этажом ниже он увидел балкон.
– Всесторонний подход к вопросу, – пробормотал он. – В нем залог успеха. Итак, волк, обычный волк, стал бы прыгать, а если бы он не прыгнул, то остался бы здесь навеки. В то время как я, благодаря непревзойденной разумности, могу трезво оценить ситуацию, какой бы плохой она ни была, и найти решение при помощи умственного процесса.
Он толкнул в бок сидевшую на конце водосточного желоба горгулью.
– То ы очешь?
– Если ты не поможешь мне спуститься вон на тот балкон, я написаю тебе прямо в ухо.
* * *
– БОЛЬШОЙ ФИДО?
– Да.
– РЯДОМ.
Существуют две теории относительно кончины Большого Фидо.
Одна, выдвинутая Гасподом и основанная на результатах наблюдений, заключается в том, что его останки подобрал Старикашка Рон и через пять минут продал скорняку. Таким образом, Большой Фидо снова увидел свет в качестве двух меховых наушников и подкладки для перчаток.
Вторая, которой придерживаются все остальные собаки и которую в рабочем порядке можно назвать истиной души, заключается в том, что Большой Фидо таки пережил падение, после чего бежал из города и стал вожаком огромной стаи горных волков, которые по ночам наводили ужас на отдельно стоящие фермы. Эта теория делала копание в помойках и ожидание отбросов у дверей более… терпимым. В конце концов, собаки занимались этим только до тех пор, пока не вернется Большой Фидо.
Его ошейник хранился в тайном месте и регулярно посещался бродячими псами, пока о нем не забыли.
Сержант Колон распахнул дверь концом своей пики.
Когда-то, очень давно, башня была разделена на этажи. Сейчас она была полой до самого верха, и пустоту пересекали золотистые лучи солнечного света, проникающие сквозь древние бойницы.
Один заполненный сверкающими пылинками луч падал на то, что совсем недавно было исполняющим обязанности констебля Дуббинсом.
Колон осторожно потрогал тело. Оно не шевелилось. В принципе, то, что так выглядит, и не должно шевелиться. Рядом валялся искореженный топор.
– О нет, – простонал Колон.
Сверху свисала тонкая веревка, похожая на те, что использовались наемными убийцами. Она дрожала. Колон посмотрел на дымку наверху и обнажил меч.
Он видел башню до самого верха, на веревке никого не было. Что означало…
Он не стал оглядываться, это и спасло ему жизнь.
Его стремительный бросок на пол и выстрел ружия за его спиной произошли одновременно. Потом сержант Колон клялся и божился, что свинцовая пробка пролетела совсем рядом с его ухом.
А затем из дыма появилась фигура, очень сильно ударила его по голове и выбежала в открытую дверь в начинающийся дождь.
– ИСПОЛНЯЮЩИЙ ОБЯЗАННОСТИ КОНСТЕБЛЯ ДУББИНС?
Дуббинс отделился от самого себя.
– О, – сказал он. – Понятно. Я так и думал, что не выживу. Сразу подумал – после первых же ста футов.
– ТЫ БЫЛ ПРАВ.
Нереальный мир живых существ уже терял отчетливые очертания, но сейчас Дуббинс сердито смотрел на искореженное лезвие топора. Оно, казалось, волновало его больше, чем искореженные останки самого себя.
