Идея об особой статистике и особой рациональности числа жертв репрессий схожа с тем, как евреи иррационализировали Холокост, но они эту иррациональность экспортировали вовне, в мировую культуру (при этом отдельные недостойные люди на этом вполне рационально наживаются). Здесь же нам предлагается глотать иррациональность самим. Причем А.Н.Яковлев, я уверен, сам предельно рационален и все прекрасно знает.
Социальная проблема возникает потому, что иррационализация репрессий проводится не во время схоластического спора в монастыре, а в определенном политическом контексте. Большую часть общества втянули в позицию, которую можно выразить такой моделью: дети узнают, что построенный покойными родителями дом обошелся родителям очень дорого, и на этом основании решают этот дом сжечь. Общественный строй – это дом народа. Его строительство стоило много пота и крови, но эти пот и кровь были материалом для дома. Так это понимало и подавляющее большинство тех, кто страдал на Колыме. И теперь этот дом, за который они отдали свою кровь, дети сжигают именно как искупление этой крови. Мне кажется, это просто чудовищно.
При идеологической эксплуатации репрессий используется еще один общий и, вероятно, необходимый для жизни дефект восприятия. Вернее, он необходим с точки зрения нравственности отдельной личности, но недопустим в социологии. Он состоит в том, что восприятие, в том числе у очевидцев трагедии и писателей мемуаров, выхватывает из реальности и фиксирует события аномальные, потрясающие – а массивную обыденность вообще может стереть из памяти настолько, что люди начинают искренне верить, что ее вообще не было. Поэтому страдания людей (репрессии), независимо даже от их масштабов, становятся главным событием и для читателя. У писателя даже возникает потребность настолько преувеличить трагедию, чтобы она в уме читателя заслонила массивную обыденность и устранила тревогу от ее забвения. Но когда начинаешь вникать в материалы типа истории по Броделю (история, дотошно воспроизводящая «структуры повседневности»), то замечаешь это чудовищное искривление меры. Да, для какой-то части состоялась трагедия – но ведь при этом и другие люди жили, где-то надо и о них вспомнить.
И тут сразу возникает конфликт с нормальным, но нормальным в совсем ином плане, искривляющим восприятием. В тебе начинают видеть сатанинскую хитрость. Этот разрыв я еще в детстве пережил, сравнивая литературу о гражданской войне с обыденными воспоминаниями родных, которые жили в ее эпицентре. Да, была война и были трагедии, их помнят, но при этом и жизнь продолжалась. Потом то же самое – о репрессиях.
Теперь мне повезло, и я сумел вывезти из библиотеки института, закрываемой из-за нехватки денег, подписки всех главных российских исторических и социологических журналов за 7 лет и прочел их все. Кстати, только после 1992 г. пошли статьи о советском строе, дающие реальное знание, совместимое с тем, что я видел лично и слышал от родных. Официальная доктрина советской истории убивала именно самое ценное в знании о советском проекте и строе. И только в этих постсоветских (и даже антисоветских) работах закрывается тот разрыв, который у меня был с официальной историей с детства.
Из этого чтения я сделал вывод, что мы просто обязаны прилагать усилие и разделять эти два универсума – массивную обыденность и потрясающие, трагические события. Оба универсума важны, беда в том, что мы их смешиваем. В результате у очень большой части граждан возникло расщепленное, несовместимое с жизнью сознание. Тип его прекрасно выразила одна дама в магазине. В январе 1992 г., когда вздули цены и очередь взвыла, она сказала: «Люди в ГУЛАГе страдали, так теперь цены вздули справедливо».
О советском тоталитаризме: комментарий из 2001 г.В проклятиях советскому тоталитаризму во время и после перестройки соединились как антисоветские марксисты и либералы, так и самые православные патриоты, включая некоторых коммунистов из КПРФ («мы – партия Жукова и Гагарина», мы, мол, не партия Сталина – так это надо было понимать).
Хотя временные границы нашего тоталитаризма очерчены туманно, и это понятие вообще стараются четко не излагать, все же из совокупности утверждений ясно, что тоталитаризм – это то состояние советского строя, при котором СССР провел коллективизацию и индустриализацию, подготовку к войне и саму Отечественную войну, и послевоенное восстановление. Потом началась «оттепель», застой и, наконец, праздник антитоталитарного духа – горбачевская перестройка. Так что советский тоталитаризм – тип организации общества в 30-40-е годы, созданный (или возникший) в связи с необходимостью решить совершенно конкретные исторические задачи.
С самыми яростными обличителями тоталитаризма типа Льва Разгона, Антонова-Овсеенко и прочими потомками «пыльных шлемов» спорить не будем – они сами были операторами тоталитарной машины и попали под ее колесо. Таким людям следовало бы молчать или говорить что-нибудь умное и честное. Также отставим в сторону всяческих пройдох вроде генерала КГБ Калугина, который за небольшие суммы выдает ЦРУ старых советских разведчиков. Главная фигура, с которой нужен мысленный диалог – это разумный патриот России, в общем не оболваненный пропагандой Разгона, но возненавидевший советский тоталитаризм. В мыслях у меня встает фигура такого умного и честного патриота – В.Зорькина.
Вот он отмежевывается от тех, кто впал в «ностальгию» по советскому строю. Для них, мол, «великая Россия есть непременно интернациональная тоталитарная империя сталинского типа, лишенная всякой национальной самобытности, коснеющая в убогих идеологических догмах, разделенная внутренними „классовыми“ противоречиями, страна, медленно, но неуклонно хиреющая под непосильной ношей „добровольной“ помощи многочисленным „братским“ народам». Так в газете «Завтра» Зорькин дословно повторяет формулу, с помощью которой разваливали СССР, принимая первую Декларацию о суверенитете. Приложим эту формулу к самому «черному» периоду советской истории. Критический момент в становлении советского тоталитаризма – поворот к сталинизму, к восстановлению державы, т.е. явный отказ от идеи мировой революции, для которой Россия – дрова. Все альтернативы пути продолжения советского проекта, которые тогда столкнулись яростно, вплоть до крови, известны. И сейчас, давая оценки тому выбору, каждый должен взять на себя ответственность.
Пусть В.Зорькин скажет, что он в тот момент был бы с Троцким или Бухариным – вот реальный выбор (о Гитлере уж не будем говорить, хотя и с ним были «русские патриоты»). Не думаю, чтобы кто-то из наших патриотов был согласен с большим проектом Троцкого. Что же касается Бухарина, то в начале перестройки его пытались представить абстрактной лучшей альтернативой, чем Сталин. Но вышли его труды, и эта попытка лопнула, как мыльный пузырь. Я почти уверен, что все сегодня в душе понимают, что в конце 20-х годов сталинизм, при всех его видимых уже тогда ужасах, оказался с точки зрения судьбы России (СССР) лучшим выбором – и потому подавляющая масса народа сделала именно этот выбор.
Да, Революция всегда скликает многонациональную волну пролетариев-разрушителей (не путать с рабочим классом) – делать страшную и грязную работу. Потому-то революциям и приходится пожирать своих детей. Что, не знали этого? Россия вошла в берега и залечила раны именно в советском образе – и тут-то явились пролетарии типа Булата Шалвовича и Льва Разгона, отомстить и попользоваться. Но разве им не помогает множество патриотов, обличая сталинизм так же, как Вера Фигнер обличала царизм?
Когда утвердился Сталин – оставалось 10 лет до войны, и их Россия прожила, по выражению Д.И.Менделеева, «бытом военного времени». Как странно: в середине 90-х годов прошел ряд российско-германских конференций историков, посвященных предвоенным годам. И Германские историки почти все подчеркивали, что советскую историю 30-х и последующих (!) годов нельзя понять, если не учесть, что война изначально готовилась в Германии как война на уничтожение, на истребление советских славян. Германские историки говорят, а у нас об этом никто – ни слова.
Что такое «быт военного времени»? Это тоталитаризм, самопожертвование (и неизбежно невинные жертвы тоталитарной машины). И дело в том, что эти жертвы принимаются теми, кто воюет за страну, и ненавидятся теми, кто в этой стране есть «пятая колонна». Разве не так стоит вопрос? Так давайте честно определять свою позицию.
Вот, тотальная коллективизация – зачем? Чтобы решить срочную проблему хлеба, т.к. промышленность не поспела кормить город через товарообмен. Чтобы изымать средства из села для индустриализации. Чтобы механизировать поле и обеспечить заводы массой рабочих. Это проблемы, отложить которые было нельзя, не отказавшись от советского проекта в целом. Но ведь уже и отказаться от него было нельзя, даже если бы Сталин захотел – неужели этого кто-то не видит? Вызывать из Америки Керенского, чтобы он «демократически» готовился к войне с Германией? Искать среди сектантов нового Григория Распутина?
