Внезапно Софи заметила, что довольно давно сидит с забытой на коленях газетой и, глядя перед собой широко раскрытыми глазами, мучается оттого, что по-настоящему не может быть ни на стороне русских, ни на стороне французов. Любая насмешка, любой выпад, направленный против России, ранили ее, задевали за живое, попадая в самое уязвимое место ее воспоминаний. Такая же ярость охватывала ее в прежние времена, когда покойный свекор принимался, поддразнивая ее, критиковать Францию, но тогда у нее был всего-навсего один противник в споре, а сейчас целый народ впал в помешательство шельмования. Эта война, повод к которой иные старались возвысить, в ее глазах была чудовищной и братоубийственной, как бы ни прославляли вокруг подвиги воинов. И ведь пока что речь шла лишь об отдаленных военных действиях на берегах Дуная! А что будет, если французский и английский флот, начав осуществление своих планов, нападут на Россию с севера, с Балтийского моря? Представить себе невозможно – резня у самого Санкт-Петербурга!..
Софи была настолько поглощена своими размышлениями, что не заметила, как пролетело время, и очнулась лишь с приходом Дельфины. Валентина накрыла им чай на маленьком столике в гостиной. Как обычно, Дельфина явилась с целым ворохом новостей: мадемуазель Рашель, которой вскружил голову успех в Санкт-Петербурге, только что подала в отставку, не желая больше служить в Комеди Франсез; избрание монсеньора Дюпанлу[35] в Академию, говорят, дело решенное; рассказывают, что скоро будут ходить увеселительные поезда в Константинополь; в моду снова вошли кружева и сдержанные цвета… Софи слушала, кивала, улыбалась, ненадолго отвлекаясь от главной своей заботы. Внезапно Дельфина сделала значительное лицо и заговорила о планах, которыми уже делилась с Софи прежде: она хотела устроить у себя лотерею в пользу семей солдат, воевавших на Востоке.
– Самое лучшее время для этого – после Пасхи! – заявила гостья. – Я соберу блестящее общество! Вы непременно должны войти в комитет!
– О нет, Дельфина, не надо! – взмолилась Софи. – Вы же знаете, что свет все меньше и меньше меня привлекает!
– Однако вам следует постараться и являться там все чаще и чаще!
– Зачем?
– Для того чтобы рассеять некоторые слухи, которые уже ходят на ваш счет. Слишком многие забрали в голову, что ваше сочувствие и любовь к русским заставляют вас забыть о том, что вы – француженка!
Софи, залившись краской, пробормотала:
– Это недостойно!
– Можете не сомневаться в том, что я всякий раз встаю на вашу защиту! – заверила ее Дельфина, грызя сухарик. – Но репутацию одними словами не спасают!
– Меня и в самом деле глубоко опечалила эта война! – сказала Софи. – И я хочу, чтобы она как можно скорее закончилась! Каким бы ни был исход сражений, для меня в этой войне нет и не будет ни победителей, ни побежденных!
Дельфина вздохнула, с упреком глядя на подругу.
– А вот такие слова, Софи, вслух произносить не стоит!
– Вы не можете понять!..
– Как бы там ни было, ваша русская жизнь закончилась. Вы вернулись к нам и останетесь с нами навсегда. И вы должны постараться следовать за нами в наших стремлениях!
– Даже если вы ошибаетесь?
– Да, Софи.
Наступило тягостное молчание. Софи всем телом ощущала мучительный разлад, словно резали на куски ее живую плоть.
– Моя лотерея – дело не политическое, а благотворительное, – снова принялась уговаривать ее Дельфина. – Помогая мне, вам не нужно отказываться от своих убеждений. Работы будет очень много. Принимать пожертвования, продавать билеты… От себя я выставляю в качестве главного приза заказ на портрет кисти Винтерхальтера…[36]
Софи понемногу поддалась восторженному настроению Дельфины. Она никогда не могла устоять перед вот таким дружеским и вместе с тем решительным тоном…
– Ну, хорошо, согласна, – произнесла она наконец. – Я присоединяюсь к вам.
* * *
Дельфина сделала все как нельзя лучше. Над столом, где были собраны призы – настольные и каминные часы, вышитые домашние туфли, музыкальные шкатулки, кружевные чепчики, табакерки… тянулась лента с надписью: «Слава нашей храброй Восточной армии!» Раскрашенные картонные фигуры в человеческий рост, изображавшие стоящих навытяжку солдат, были прислонены к каждой из колонн зала, простенки украшены связанными вместе французскими, английскими и турецкими флагами, над камином красовался портрет Наполеона III, по бокам буфета стояли две маленькие пушечки, одолженные у антиквара. Билеты из корзины доставала стоявшая на возвышении девочка с трехцветными кокардами в волосах. По мере того, как появлялись все новые выигрышные номера, их объявлял господин Сансон,[37] актер Французского Театра. Голос у него был громоподобный, однако никто его не слушал. Сюда шли не в надежде заполучить какую-нибудь безделушку, но ради того, чтобы встретиться с людьми своего круга. Более того, если бы кто-то заинтересовался выставленными предметами, это сочли бы проявлением дурного тона.
Все предместье Сен-Жермен собралось здесь. Софи, оглушенная гомоном несвязных разговоров, пробиралась между сенаторами в парадных мундирах – шитый золотом синий фрак, белые казимировые[38] брюки, на боку шпага, – пухлыми розовощекими свежевыбритыми кюре, негнущимися, словно палку проглотили, офицерами с эспаньолками и напомаженными усами, литераторами, учеными и крупными коммерсантами в черных фраках и белых галстуках и разнообразнейшими дамами, молодыми и старыми, красивыми и безобразными, в пышных юбках, разноцветных шалях и венках из искусственных цветов. От них веяло сладкими ароматами, голоса пронзительно звенели. Среди всей этой толпы мелькала Дельфина в платье оттенка меда: она явно наслаждалась успехом своей затеи, ни минуты не могла не то что усидеть – устоять на месте, то и дело запросто окликала кого-нибудь по имени и смешивала моду, театр, войну и благотворительность в стремительной и пустой болтовне. В какую-то минуту она оказалась рядом с Софи, вокруг тотчас собралась толпа, подруги очутились в плотном кольце. Около них молодой лейтенант, гордый своим новеньким мундиром, объяснял двум млевшим от восторга девицам, как ему не терпится отправиться вместе со своим полком на театр военных действий.
– Нам надо смыть позор отступления 1812 года! – говорил он. – Урок, которого не сумел дать русским Наполеон I, им даст Наполеон III!
Лицо офицера над синим мундиром с красными обшлагами, белым пластроном и золотыми эполетами казалось совсем детским.
– Разрешите представить вам виконта де Кайеле, – обратилась к Софи Дельфина.
Лейтенант щелкнул каблуками и сухо, по-военному поклонился. Софи не смогла устоять перед искушением посмеяться над его воинственным пылом.
– Уж слишком вы молоды, сударь, для того, чтобы питать такую ненависть к русским! – с улыбкой попеняла ему она.
– Мне в наследство достались родительские воспоминания, сударыня! – живо откликнулся офицер.
Софи медленно наклонила голову, зная, что это движение всегда получается у нее грациозным.
– Распри никогда не закончатся, если сыновья будут продолжать думать так, как думали отцы.
– Во время войны надо ненавидеть, для того чтобы победить!
– Ненавидеть – кого? Царя, русский народ, тамошних мужиков?..
Виконт де Кайеле смутился, грозно насупил тонкие светлые бровки.
– Его величество император указал нам, в чем состоит наш долг, сударыня! – отчеканил он. – Я не рассуждаю, я повинуюсь.
– Прекрасный ответ, лейтенант! – вскричал старик с круглым, словно луна, лицом (Софи не раз встречала этого луноликого в салонах) и, повернувшись к ней, сурово прибавил: – Как вы можете, сударыня, забавляться тем, что своими высказываниями подрывать боевой дух защитника отечества?
– Разве взывать к человеческим чувствам означает подрывать боевой дух? – удивилась она.
– Именно так! Во время войны мысли должны быть острыми, как лезвие сабли!
– И тупыми, словно пушечные ядра!
Старик отпрянул, лицо его побагровело.
– Сударыня, – проговорил он, – может быть, вам неизвестно, кто я, зато мне прекрасно известно, кто вы. Испытания, которые, как говорят, выпали на вашу долю в России, должны были сделать вас вдвойне француженкой!
– Но я и есть француженка! Точно так же, как и вы, и может быть, даже больше, чем вы! – воскликнула она.
– Вот уж чего не скажешь, – прошипел кто-то у нее за спиной.
– Русский посланник уехал, но оставил вместо себя посланницу! – подхватил другой.
Софи внезапно почувствовала прилив бешенства, кровь прихлынула к щекам. Она медленно обводила взглядом окружавшие ее недружелюбные лица. Дельфина между тем поспешно стиснула ее руку, зашептала на ухо:
– Дорогая моя, это все пустяки!.. Ну, успокойтесь же!..
Покрывая нестройный шум, голос Сансона объявил:
