Крепко целую, желаю, желаю…
В. Шаламов.
Москва, 15 июля 1968
В.Т. Шаламов — И.П. Сиротинской
Москва, 17 июля 1968 г.
Дорогая Ира.
Получил сейчас твое письмо от 12-го июля и немедленно отвечаю. «Два-три дня. По авиапочте» — ты пишешь. Это не совсем так. Три-четыре, а то и пять, как последнее, нынешнее. Это меня немного утешает, вселяет надежды, как говорится. Первое мое письмо было послано в день получения телеграммы, т. к. 8-го вечером или 9-го утром могли вынуть из ящика. Послал я сгоряча в простом конверте, не для авиапочты. Все остальные — по авиа.
Нынешнее письмо должно было начинаться: «Первый день нет писем, но я решил не писать с вечера, а дождаться утренней почты — письмо пришло. Письмо очень важное для меня, и я охотно на него отвечаю».
Не знаю, ближе ли я к истинным ценностям, чем другие. Вряд ли. На свете тысячи правд, и главный вывод моей жизни — для себя и для других — что никто никого не имеет права учить. Всякий моральный совет порочен. Поэтому мнение мое — это только мое мнение, не обязательное для кого-либо другого, тем более для такого характера, как твой — глубокого, самоотверженного, сильного самой важной в жизни силой, не различающей деяния и слова, и всегда готовой подтвердить их единство. Где добро, которому может служить такой характер, как твой? Я горжусь тобой, горжусь нашей любовью. Что касается плена и то, что утрачено ожидание благ от внешнего мира, думаю, что все — внутри тебя самой. И некая экспансивность, которая тебя отличает и отличает самым положительным образом, экспансивность, которая торопит жизнь, держит ее под уздцы или хлещет хворостиной или кнутом просто потому, что ты себе больше доверяешь, чем морю, и больше веришь в себя, чем в море. Я хотел бы быть с тобой, когда тебе плохо, но не знаю, помогу ли. Последняя надежда утрачена. Последняя надежда вдруг оказывается вовсе не последней, крепость, мужество, оказываются безграничны. Мне нужна и твоя верность, и твоя любовь — еще бы? Хотя я и не разделяю твоего мнения насчет честолюбия, гордости, развлечения и привычек. Меня огорчает лишь то, что я могу тебе дать безгранично меньше, чем даешь ты — в жизни моей осталось немного того, что ты называла истинными ценностями.
Ну, до следующего письма, моя милая. Я виделся с художниками, что живут на Беговой, и получил в подарок лапти и поставил их вместе с туеском, который ты привезла из Вологды.
Год активного солнца. Чем он грозит нам? А Серебряному Бору? А Крыму? Да здравствуют «Геркулесовы столбы. Ты не спеши меня забыть…» Целую.
В. Шаламов
В Крыму издали книгу стихов Григория Петникова, одного из родоначальников раннего футуризма. Книга называется «Утренний свет». Нельзя ли купить, если увидишь, но, разумеется, минуты твои отдыха крымского на поездку в Судак тратить не надо.
В.
И.П. Сиротинская — В. Т. Шаламову
Дорогой мой!
Получила твое письмо-ответ на мое меланхолическое послание. Это все второе мое состояние — внутри себя самой. А первое — это вовне, когда меня нет, а есть море, горы, люди, которых я люблю. И нет внутри меня ничего, что было бы мне дороже. Плохо, что между ними нет промежуточных стадий. Но знаешь, мне думается, что и то, и другое всегда есть во мне. Только сверху что-нибудь одно. А, вообще, это не важно. А важно, что мы сегодня слазили на Сокол. О, милый, я чуть не умерла от страха!
Лезли мы, лезли (его высота, говорят, 497 м), все шло обычно, долезли почти до вершины. Есть туда тропа, по которой можно влезть без особых хлопот, а ветер прямо свистит, сейчас сшибет! Алешку, конечно. Я с собой захватила для него шерстяную кофточку. И вот Алешка лезет прямо по скале, не по тропе на вершину, а он покашливает. Я кричу: «Вернись, оденься». Он лезет. Я от злости на четвереньках мигом взлетела на скалу, одела ему кофту. Глянула!.. О боже, у меня коленки затряслись — подо мной 20 метров почти отвесной скалы, а с другой стороны и совсем обрыв к морю. Ты знаешь, как я боюсь высоты. Ну и лицо у меня было, наверное. Смотрю — Алешка глядит на меня удивленно. А я села от страха — не могу стоять. Вот так было:
(Рисунок)
Говорю Алеше так весело: «Ну, что ж, давай слезать». Алешка выждал, пока ветер немножко стих и раз-два-три, быстро слез.
А я сижу и не могу пошевелиться. Потом думаю — чего боюсь, хуже смерти ничего не будет, И легла совсем на камни, и стала спускаться по маленьким выступам, не глядя вниз. И сползла! И прежде чем сползать, я выскоблила на скале твое имя. Мне все время казалось, что ты со мной. Ты шел и подавал мне руку, где круто. Я очень хорошо представила тебя мальчиком — в Вологде. А теперь ты был лет 25–26, а мне и совсем было 17 лет. Ах, милый, какой ты был сегодня красивый! Загорелый, голубоглазый, бесстрашный! Мне кажется, что я всегда была с тобой. Неужели ты прожил без меня 58 лет? Посылаю тебе иголку от сосны с Сокола, где мы с тобой были.
А по дороге обратно Артем нашел кукушонка. Теперь воспитываем. Ребята ловят ему кузнечиков, а он ест.
Целую тебя, милый, будь здоров и весел.
Ира.
Наверное, это письмо запоздает — на почте выходной.
Числа 23 поеду в Судак заказывать такси, посмотрю Петникова.
И.П. Сиротинская — В. Т. Шаламову
Мой дорогой, милый, любимый!
Предвкушаю, как я пойду сегодня на почту и получу твое письмо. Признаюсь, что я считала твое обещание писать каждый день просто милым преувеличением, но теперь я вижу, что такой способ переписки, пожалуй, единственно правильный.
А сегодня мы ходили купаться и ловить рыбу на камни, не на этот дурацкий пляж с тентами. Опять я сидела на камне и думала, что я неблагодарная, что ведь вот это Крым — серые камни, рыжие водоросли, синее море, воздух, пахнущий йодом и хвоей, горячий ветер. Я даже перепела потихоньку все свои крымские песни, и даже спела новую. И мои дети мне внушили чувство гордости — такое редкое, за них: три прелестных шоколадных Маугли, так ловко они скачут по камням, с таким азартом ловят крабов, так красиво плавают. Я подумала, что эти красивые существа я произвела на свет, я показала им и камни, и море, и крабов. И это совсем неплохое дело — пока! А может быть, они будут порядочными, добрыми и смелыми людьми. Тогда я сделала очень много для людей. И они так гармонично выглядели среди камней, как ящерицы — тонкие, юркие, смуглые, голые. Не какие-нибудь раскормленные нытики, в пижонских трусиках.
Мне нравится в Крыму и эта сухая жара, и голые горы, каменный беспорядок — и синее море. Кавказ кажется слишком безвкусно обильным — влага, пальмы, зелень слишком плотного цвета. А здесь — изысканнейшая красота — ничего лишнего.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
