После всех вокзалов и придорожных монастырей комнатка была просто раем.
Яэль села на кушетку и заснула.
Проснулась она от жуткого грохота. За окном пустили ракету. Было очень холодно.
Рождество, стало быть! Ничего себе праздничек.
Надо было спуститься вниз, хоть выпить горячего кофе.
Яэль, тяжело топая в своих навороченных, шипованных горных ботинках, вышла в холл.
Это была довольно большая низкая комната с барной стойкой и открытым очагом. Повсюду на полу сидели люди, велись неспешные разговоры. Все были одеты, как Яэль, и, наверно, она тоже выглядела как они. Во всяком случае, ничем не выделялась – и никто не обратил на нее внимания.
Слава богу.
Мало ли, гостиница, все друг другу чужие, и она как все, а то, что сейчас праздник, – вот люди и спустились вниз. И она спустилась.
Яэль заказала кофе, хозяйка кивнула, достала жестяную мерку на длинной ручке, погрузила ее в жестяную кастрюлю с черной бурдой и налила это пойло в пластиковый стакан.
С кофе в руке Яэль стала искать себе место. У огня все было занято. Пришлось сесть под стеной, в углу, там на возвышении нашлось свободное место, небольшая приступочка. Ноги девать было некуда, они болтались. Принцесса подтянула коленки к подбородку, кое-как угнездилась. Но хорошо хоть удалось вообще где-то сесть в этом последнем месте на земле.
Яэль оказалась как бы над людьми, сидящими на полу, на пенках и подушках. Там по рукам ходили бутылки, там раздавался тихий смех, народ перешучивался.
Тихо-тихо Яэль стала пить то, что называлось кофе, опустив голову, чтобы ни на кого не смотреть. Взгляд – это тоже как просьба, в нем многое читается. Вечное одиночество в толпе, всегдашняя судьба принцессы. Нет, какой там принцессы, немолодой русской девушки на чужбине. Конец мира, конец жизни.
Как стыдно быть одной, никому не нужной в праздник, и еще позорней пытаться с кем-нибудь заговорить. Тем более что немытые руки… И наверняка грязное лицо. Нечесаные волосы. Заспанные глаза.
Нища, нища. Бабушке-то лучше, она знает свою дорогу, за ней монастырь, люди, которые ее ждут.
Найти бы бабушку, ходить с ней, собирать милостыню. Все же не одна.
Бурда была горячая, даже сладкая, и все-таки отдавала кофе. Жар и запах горящих поленьев от очага, пламя свечей по стенам, тихие разговоры, сладковатый табачный дым, стелющийся под потолком…
«Ну вот я и пришла, хоть сюда. И хоть такое, но Рождество. И я не одна. Кругом люди», – подумала растроганная Яэль. У нее возникло даже какое-то чувство братства, первый раз в жизни.
Неожиданно кто-то из сидящих у огня обернулся, посмотрел на нее и со смехом воскликнул: «Она одна! Сделать, что ли, ей массаж ног?»
Кто-то сказал «О!». Все захихикали и замолчали в ожидании.
Что тут за народ? Яэль на всякий случай сосредоточилась на своем кофе. Вдруг похолодело в груди, стало страшно торчать у всех на виду. Над ней что, смеются?
Но тут произошло что-то непонятное – в дверях стоял некто посторонний, кого здесь не было. Он, метнув недобрый взгляд на шутника, быстро прошел среди сидящих людей и возник перед Яэль. Замерзший, замотанный по брови мужчина. Видны были одни светлые глаза. Он поздоровался, неторопливо размотал на себе пеструю шаль, высвободил свои длинные пушистые волосы, опустился к ногам Яэль и начал расшнуровывать ее мокрые ботинки, потом снял их, дальше больше, стащил носки и стал растирать замерзшие ступни Яэль своими горячими, необыкновенно сильными руками.
Она сидела окаменев. Это и есть массаж ног?
Народ теперь жужжал, занимался своими делишками, никто не смотрел в их сторону.
Но, наверное, здесь так полагается. Такая услуга.
Он буквально разбирал по косточкам ее пальцы и, согрев, собирал их обратно.
Рождество, взрывы ракет за окном, морозная ночь в горах, горячий кофе и первый в жизни человек, который так решительно коснулся ее ступней.
Она жутко стеснялась и думала, как ему заплатить, а он вдруг привстал и поцеловал ее, поздравив с наступившим Рождеством…
– Привет! – наконец сказал он. – Меня зовут Кевин.
– Меня Яэль.
Гораздо позже Яэль узнала, что массаж ступней – это как бы предложение. Признание в любви, так сказать. Не для посторонних взоров.
Ее, грязную, усталую, чужую, люди в фенечках и шалях подвергли насмешке. Какому-то своему испытанию.
Кевину ничего не оставалось, как защитить ее.
Он больше так и не отпустил Яэль. Они вместе обходили монастыри в поисках Нины, а когда принцесса сломала ногу, он пронес ее через горы на закорках, он сидел с ней в местной больнице, когда ей накладывали гипс, и сидел с ней в Дели, когда ей этот гипс снимали и ругали предыдущих врачей за неграмотность, он учил ее многим вещам, бедный йог, американец из Флориды, ее гуру, как и она, человек без пристанища, Кевин.
Что такое поиск себя? Это иногда поиск другого человека.
И это Кевин ей в конце концов сказал: есть сведения, что русская женщина Нина К. умерла в дальнем монастыре пять лет назад. Ее там все почитали за кротость и доброту.
А кладбищ в горах не бывает… Монахов, видимо, оставляют птицам.
Через год удалось найти этот монастырь.
Все было как говорила бабушка, снег, ветер, горы внизу, кричащие птицы. Яэль стояла замерзшая, вся в слезах, нищая. Однако ее охранял Кевин, которого ей подарила бабушка.
Затем прошло время, как оно всегда проходит.
У них теперь, у Кевина и Яэль, своя школа йоги и массажная студия, он научил принцессу всему, и в разное время в разных местах по земному шару они теперь вывешивают при дороге свой кусок красного ситца, на котором крупно написано рукой Яэль «Yoga».
Это Флорида. Это Гоа. Это Шри-Ланка.
А телефон так и остался с Яэль. Может быть, когда-нибудь бабушка опять позвонит…
С Новым годом, преступник!
Новогоднюю ночь (то есть, по традиции, семейный праздник) полагается проводить дома и весело. Насчет последнего («весело»): людям это не всегда удается, так как хозяева к вечеру сбиваются с ног, поскольку происходит нон-стоп что: готовка – уборка – мытье кухни как после ремонта – заставить детей нарядить елку – кричать, чтобы не подпускали кота к мишуре – запереть кота в ванной и нарядить елку самой – вымыть и переодеть детей – и только затем выпустить ошалелого кота, принять душ и переодеться уже перед боем курантов (у интеллигентных девушек таковое наведение порядка называется «врубить Потемкина», по аналогии с потемкинскими деревнями), вот так.
Наконец, время подступает, и всё готово (или почти всё).
И тут звонки в дверь, приходят родственники с обеих сторон, которые пока что церемонны и свежи (но потом, к середине ночи, окажется, что они еще не всё друг другу высказали); затем вваливаются кое-какие близкие друзья с детьми и – вот сюрприз – несовершеннолетние кореша старшего ребенка (потом они уйдут все вместе до утра, хотя кто им разрешал?).
И тут проблема – в первую половину новогоднего торжества народ умудряется выполнить всю праздничную программу: наесться – напиться – вручить и получить подарки – спеть «В лесу родилась елочка» – как-то погасить назревающее между бабушками выяснение кто есть кто – загнать младших по койкам, и что остается?
Сидеть всем скопом и скептически переключать каналы, по ходу дела ядовито комментируя передачи в их невольно клиповом (клочковатом) виде, а затем преувеличенно радостно встречать гвоздь вечера, долгоиграющее «горячее», которое некуда уже втолкнуть…
Так протекает хваленая семейная новогодняя ночь.
Ежели же молодая семья сама идет к старшим с пакетами, сумками и детьми, то тут сценарий другой – молодым можно, отдавши дань традициям строго до полуночи, выпив шампанского и оставив детей бабушкам, идти развлекаться. По гостям, с друзьями погулять, пустить десяток-другой ракет во дворе, потом в клуб потанцевать и т. д. Тогда утро наступит не так рано, дети не будут прыгать по родительской постели, топча спящие тела, младших привезут ближе к вечеру, бледных, перекормленных и с утомленными глазками (мультиняня нон-стоп с утра. Просмотр мультов с полугодовалого возраста).
Обычная, обыденная семейная жизнь первого января, что о ней говорить. Опять уборка, посуда, дожевывание вчерашнего (а то испортится) и трусливые мысли о том, на сколько килограммов увеличится вес к концу каникул…
Однако, как было сказано в классической литературе, эта одинаковая обыденность свойственна только счастливым семьям.
А мы приступаем к рассказу о семье не такой, как у всех. Первое «не так»: хотя там есть дети, причем их трое, но мужа нет и неизвестно, или, как говорят в народе про ушедшего, муж говнюш (раньше бы сказали «объелся груш», но сейчас выражаются смелее).
Имелся некоторый гражданский брак, так сказать. Родились Полинка и Маруся, потом Санёк. Семь лет, пять с половиной лет и три года, изволите видеть. Затем гражданский муж и отец семьи, тихий беленький музыкант, полюбил другую. И там родился еще один ребенок.
