Это немного напоминает известный фрагмент «Чевенгура»: «Революция прошла как день; в степях, в уездах, во всей русской глуши надолго стихла стрельба и постепенно заросли дороги армий, коней и всего русского большевистского пешеходства. Пространство равнин и страны лежало в пустоте, в тишине, испустившее дух, как скошенная нива, — и позднее солнце одиноко томилось в дремлющей вышине над Чевенгуром…» Но если в романе картина окончания войны предшествует приходу героя в условный город, в котором кончилась история и построен фантасмагорический коммунизм, то в рассказе все обыденнее, и в родной малоизвестный уездный городок направляются не фанатики, не сектанты, не убийцы, а возвращается с фронта домой боец Никита Фирсов, «человек лет двадцати пяти от роду, со скромным, как бы постоянно опечаленным лицом».
Его фамилия совпадает с именем платоновского деда, его имя переводится на русский язык как победитель, и он действительно победитель, разгромивший кадетов и буржуев, но отчего тогда грустно это лицо? И почему с угрюмым напряжением смотрят глаза в скучную природу однообразной страны? Почему снится герою страшный сон, в котором «его душит своею горячей шерстью маленькое, упитанное животное, вроде полевого зверька, откормившегося чистой пшеницей»? И дальше: «Это животное, взмокая потом от усилия и жадности, залезло спящему в рот, в горло, стараясь пробраться цепкими лапками в самую середину его души, чтобы сжечь его дыхание. Задохнувшись во сне, Фирсов хотел вскрикнуть, побежать, но зверек самостоятельно вырвался из него, слепой, жалкий, сам напуганный и дрожащий, и скрылся в темноте своей ночи».
Нечто похожее было то ли наяву, то ли в бреду у Козлова из «Котлована» (в черновом варианте), когда слабосильному землекопу пригрезилась забравшаяся в его нутро крыса. Но в «Котловане» присутствовал гротеск:
«Козлов бережно сжал рот и вдавил рукой живот, чтобы крысе было туже выходить, но вдруг почувствовал свою внутренность свободной и сердце легким <…>
— Я вот теперь, как говорится, заявление в охрану труда подам — крысы рабочему сердце грызут <…>
— Ты, наверно, спишь с надбавкой — и тебе снятся животные».
В «Реке Потудани» все очень пластично, и сонное видение странным образом определяет дальнейшее развитие сюжета, а убежавший зверек играет с героем не то зловещую шутку, не то открывает перед ним ту истину, которая не открывалась никому из других молодых платоновских героев.
Но прежде чем это происходит, Никита Фирсов встречается со своим тоскующим отцом, потерявшим жену и двух других сыновей и ждущим младшего скорее по привычке, а еще потому, что «гражданская война идет близко около домов и по дворам, и стрельбы там меньше, чем на империалистической».
Возвратившийся домой Никита — третий сын, чья жизнь обречена на испытания и череду превращений, главное из которых связано с любовью. «Река Потудань» — рассказ о любви, но странная в нем любовь. Она не обнаруживает себя явно, но прячется в воспоминаниях. Никита хранит в памяти образ пятнадцатилетней белокурой учительской дочки, к которой они ходили с отцом в гости, и учительница говорила о «просвещении народного ума и о ремонте школьных печей», отец размышлял, жениться ему на учительнице или нет, но так и не одолел своей робости, а учительница важности. И это несовпадение, взаимонепонимание мужчины и женщины служит экспозицией к будущим отношениям их детей, один из которых остался в учительском смысле слова непросвещенным и всю жизнь тосковал по таинственной, читающей книги девочке, и, можно предположить, что эта тоска занимала мужское сердце во время братоубийственной сечи. И теперь, вернувшись в город, представлявшийся ему в детстве огромным, таинственным и оказавшийся таким маленьким и скучным, Фирсов идет к дому, на котором давно выцвела краска и нет занавесок на окнах, идет потому, что там, в прошлом — Никитина нужная родина, и ему хочется, чтобы дом ожил и кто-то заиграл в нем на пианино.
Это очень важный момент. В начале рассказа, размышляя о возвращающихся с войны красноармейцах, Платонов писал о «великой всемирной надежде, которая сейчас стала идеей их пока еще небольшой жизни, не имевшей ясной цели и назначения до гражданской войны». Но все надежды Никиты связаны с возвращением в прошлое, и революция здесь ни при чем.
Она действительно прошла, и снова наступила жизнь. Никита радуется повзрослевшей Любе, которая окликнула его на улице, как проводнице в мир прошлого, и ее голос «сразу коснулся и согрел его, будто кто-то, дорогой и потерянный, отозвался ему на помощь» — мотив, повторяющий финал повести «Джан», только в «Реке Потудани» он становится зачином сюжета. Но в отличие не только от Назара Чагатаева, но и от Михаила Щеглова, Саши Дванова, Фомы Пухова, Вощева, Семена Сарториуса, Эммануила Левина, Василия Божко и других душевных платоновских героев Никита не философ, не искатель, не мечтатель и не строитель страны. Он больше напоминает нищего духом Филата из «Ямской слободы». И вся «Река Потудань» есть инвариант давней повести, некий сад расходящихся тропок. В «Ямской слободе» было: «Он никогда не искал женщины, но полюбил бы страшно, верно и горячо, если бы хоть одна рябая девка пожалела его и привлекла к себе с материнской кротостью и нежностью. Он бы потерял себя под ее защищающей лаской и до смерти не утомился бы любить ее».
В «Реке Потудани» такая девушка находится. «Ее чистые глаза, наполненные тайною душою, нежно глядели на Никиту, словно любовались им. Никита также смотрел в ее лицо, и его сердце радовалось и болело от одного вида ее глаз, глубоко запавших от житейской нужды и освещенных доверчивой надеждой».
Однако внутренняя драматургия рассказа такова, что этой радости героям оказывается недостаточно. Внешне никакой интриги нет, как нет и половодья чувств, страстей, признаний. Все очень буднично и деловито. Между Никитой и Любой начинается постепенное сближение, оно происходит, перефразируя платоновские же статьи о Пушкине или размышления о природе любви в «Джане», — не от избытка, не от роскоши, а от бедности, скудости, нужды, и выражает себя в заботе друг о друге. Точнее, заботится Никита, а Люба эту заботу принимает, потому что иначе ей не выжить. А ей обязательно надо выжить, чтобы служить народу, пославшему ее учиться, и Никита прилепляется к ней, влекомый чувством заботы. Он приносит еду, топит печку и следит за правильным горением огня в очаге, покуда Люба штудирует книги по медицине, сначала со своей подругой Женей, а потом, когда Женя умирает, одна. В ее жизни есть цель, план, Никита же живет сердцем.
Мужчина и женщина в «Реке Потудани» поменялись ролями. Люба — это Федор из рассказа «Фро», только она практична и у нее нет никаких дальневосточно-китайских завихрений, а Никита — сама Фро, но лишенная женского эгоизма и не умеющая наслаждаться. Это в Никите, а не в Любе есть что-то от чеховской душечки, это ему не важно, кого любить — он мог бы полюбить и Любину подругу Женю, если б узнал ее чуть раньше и если бы она была немного добра к нему, а так вся его любовь выражается в том, что он делает умершей от тифа Жене гроб («По неумению он делал его долго, но зато тщательно и особо чисто отделал внутреннее ложе для покойной девушки»), И напротив, Люба рациональна, разумна, деловита, она сознательно выбирает себе жениха, готовится прибрать его большими хозяйскими руками, но ей надо сперва окончить медицинскую академию и только потом чувствовать свое счастье.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
