— Вэлло, давайте больного к наледи!
— Понял.
— Связь прекращаю.
Когда скорость уменьшилась, я осторожно развернул самолет, поставил его, как обычно, на свои же следы и порулил к месту старта. Останавливаться нельзя даже на несколько секунд — на снегу лыжи мгновенно «прикипят», и никакая сила не сдвинет их с места. Решил проверить, как поведет себя машина, если на взлете нам не удастся удержать ее на раскатанной части полосы. Как только подвернул Ил-14 вправо и краешком лыжи зацепил не тронутый гладилкой снег, самолет задрожал и резко рванулся в сторону. Сердце ухнуло куда-то вниз, я мгновенно увеличил мощность двигателей до полной: машина поскрипела, поскрипела, задрожала и выскочила из западни. Но в экипаже, кажется, никто не понял, что произошло.
— Будем кружить, пока не поднесут больного, — бросил я Белову. Он лишь молча кивнул головой. Очередной пробег. Даю команду:
«Сбрасывайте весь груз на ходу!»
Колб, Маслов, Пустохин открыли дверь, и части барокамеры посыпались на полосу. Холод хлынул в самолет, всю кабину заволокло туманом. Остекление мгновенно покрылось изморозью, мы с Беловым «ослепли». Скребками из оргстекла бросились с яростью соскребать ее с лобового стекла. «Только бы не въехать в иголку!» — думал я, пытаясь отчистить от белого налета хоть маленький кусочек бокового стекла.
Обошлось. Развернулись, порулили обратно, но тут я увидел, что сброшенные тюки лежат на полосе и их никто не убирает. «Черт возьми! Они, что же, не понимают, что при взлете Ил-14 может повести в сторону, лыжи ударят по грузу, металл на таком морозе не выдержит, и машина — битая!» Я яростно нажал кнопку радиосвязи:
— Вэлло! Вэлло! Уберите груз с полосы!
В наушниках тишина. Черт! Я же сам сказал, что связь прекращаю. «Восточники» заняты транспортировкой больного. Да, вот они все у наледи... Я резко рванул форточку, высунулся, но успел лишь выдохнуть: «Убери...», и рухнул в свое кресло — мне кто-то вогнал в глотку режущий морозный кляп, утыканный иголками. Я задохнулся, уши заложило от невероятно громкого рева двигателей, но мне не до эмоций — впереди люди, не зацепить бы кого-нибудь, и наледь, на которую я должен точно загнать машину, работая лишь двигателями, — тормозов-то у нас нет. «Лед, — сознание работает четко и точно. — Сейчас наши лыжи станут коньками... Осторожно! — командую сам себе, — осторожненько...» Ил-14, крадучись, вползает на голубую площадку. «Умница! — шепчу я ему мысленно. — Какая же ты умница!»
— У нас в запасе не более одной-двух минут, — хриплю Белову.
В грузовой кабине стоит туман, но смутно я вижу, как Колб опускает стремянку на лед. Пустохин слетает по ней вниз, выныривает из-под крыла и бежит к тюкам — без шапки, без рукавиц! Что же он делает?! Вижу, как хватает одного, другого полярника и показывает им на тюки, но они не понимают, чего он хочет, и тогда Юра рвет голыми руками на себя ближайший из них и тащит с полосы. Поняли...
— Юра! — ору я в открытую форточку. — Не смей!
Из горла вырывается хриплый окрик, да и кто может меня услышать в реве двигателей?! Оглядываюсь назад. Больного, укутанного так, что он похож на огромный кокон, уже подняли в грузовую кабину. Укладывают на моторные чехлы.
— Быстрее! Быстрее! — ору я. — Что вы копаетесь?!
Взгляд на часы. Мы стоим уже полминуты — бесконечно долго... Я почти физически ощущаю, как стремительно остывают двигатели и как все плотнее лыжи прикипают к тоненькой корочке наледи.
В тумане зияет открытая дверь.
— Быстрее! — не выдерживаю и снова срываюсь на крик. Хлопает дверь. В грузовой кабине становится темно. Бортмеханик, штурман — на месте. Пустохин?! Юра плюхается в свое кресло. Рот широко открыт, грудь ходит ходуном... Я знаю, как ему сейчас тяжело. «Только бы не прихватило морозом легкие», — молю я, помня свой опыт, заработанный в девятой экспедиции, на «Комсомольской». Колб? Все на месте. Взглянул на часы — мы потеряли больше минуты.
— Валерий?
Белов поднимает руку, с его стороны путь свободен.
— Взлетаем!
Добавляю мощности двигателям. Ил-14 охватывает дрожь, но он — ни с места. «Черт! Неужели?!» Добавляю еще, чувствую, как самолет изо всех сил рвет лыжи, впаянные в наледь. «Ну, милый, вытаскивай свои лапы!» — молю я его и медленно, очень осторожно, подаю еще чуть вперед рычаги газа. Любое нерасчетливое движение — и металл не выдержит. Я глубоко вдохнул безвкусный холодный воздух и зажал в себе этот вдох. Дрожь машины усиливается, я слышу, как она начинает скрипеть и вдруг чуть заметно трогается вперед. Ну, теперь — полный газ! Ил-14 облегченно вздыхает и начинает набирать скорость. Он сделал свое дело, теперь очередь за мной и бортмехаником: сработаем синхронно — уйдем в небо. Скорость нарастает: 80, 90... Энергично беру штурвал на себя, и Ил-14 послушно поднимает нос. Полоса набегает все быстрее: 100 километров в час, 110, 120...
— Закрылки 20!
Маслов мгновенно выполняет команду. Машина слегка «вспухает».
— Взлетный!
Виктор добавляет обороты двигателям, я в унисон с ним — газ, и Ил-14 отрывает лыжи от полосы. Удерживаю его низко над ВПП, чтобы он быстрее смог набрать нужную скорость: 150, 160, 170...
Плавным движением штурвала перевожу машину в набор высоты, наскребаю 7 метров:
— Убрать шасси!
Машина слегка проседает и тут же начинает быстрее уходить вверх. Наскребаем 25 метров.
— Закрылки — в три приема!
Бортмеханик ювелирно выполняет команду. Идем пока по прямой. Высота 100 метров. С легким креном разворачиваем Ил-14. Прошли над станцией, покачали, как всегда, крыльями оставшимся «восточникам», легли на курс.
— Валерий, порули, — сказал я Белову и откинулся на спинку кресла. Только теперь я позволил себе перевести дух. Голову сжало словно тисками, с шумом ударила кровь в висках, вспухли вены, заныла спина, проснулся кашель. Я закрыл глаза, пытаясь расслабиться, но ничего не вышло: расплавленная добела диким морозом пустыня накатывала волнами на меня, не давая передышки.
Аркадий Иванович тронул за плечо:
— Командир, пойдем попьем чайку.
Я вышел в грузовую кабину. Больной лежал закрыв глаза. Под ними — черные круги, тоненькими синими ниточками на бледном лице просматривались губы. Маврицын тяжело дышал, растирая ему руки.
Горячий чай показался мне божественным напитком после того, как я хлебнул морозного, безвкусного, дистиллированного воздуха «Востока».
— Ты зачем целину лыжей цеплял? — вдруг спросил Колб.
— А ты заметил?
— Заметил. Машину-то дернуло.
— Хотел попробовать, как она себя будет вести, если ее потащит в сторону на взлете.
— Рискованный эксперимент.
— Зато теперь я знаю, что можно делать на «Востоке» при таких морозах, а чего нельзя. Если аэродром не готов, нечего туда соваться.
