Рано уверовав в то, что ведомый нам мир является лишь атомом, малой частицей ужасающе беспредельного пространства, которое охватывает и сжимает этот мир, просачиваясь в него отовсюду, Нортгем уже в юные и молодые годы исчерпал все источники знаний в сферах как официальной религии, так и оккультных наук. Но он нигде не нашел желанного удовлетворения и покоя, а с возрастом пошлость и ограниченность этой жизни становились для него все более невыносимыми. В девяностых годах он отдал дань увлечению сатанизмом, и во все времена с жадностью набрасывался на каждую новую доктрину или теорию, обещавшую уход от постылых наук и скучных в своей неизменности законов природы. Он залпом прочитывал книги вроде химерического описания Атлантиды Игнатиусом Доннелли[243] или сочинений доброй дюжины малоизвестных предшественников Чарльза Форта.[244] Он мог проделать долгий путь ради того, чтобы проверить достоверность какого-нибудь странного деревенского сказания, а однажды забрался в глубь Аравийской пустыни с намерением отыскать никому неведомый Безымянный город, упомянутый в одном весьма сомнительном донесении. В глубине его души таилась мучительная вера в то, что где-то существует доступная дверь, ведущая во внешние миры, неясное представление о которых он получил по своим снам. Эта дверь могла быть реальной и находиться в видимом мире, а могла существовать только в его сознании. Возможно, его мозг, сам по себе малоизученный, таил какое-то связующее звено с его прошлыми и будущими жизнями в иных измерениях — связь со звездами, с вечностью и бескрайними пространствами, лежащими далее за звездным небом.
Книга[245]
(перевод В. Дорогокупли)
Мои воспоминания очень запутанны. Еще менее я уверен в том, где они, собственно, начинаются, — временами я ощущаю за собой ужасающе длинную череду лет, а порой настоящее кажется мне всего лишь крохотной точкой в серой бесформенной бесконечности. Я даже не отдаю себе отчета в способе, которым сейчас формулирую это послание. То есть я вроде бы делаю это посредством речи, однако у меня складывается впечатление, что я нуждаюсь в дополнительном — странном и, возможно, страшном — посредничестве, чтобы довести то, что я желаю сказать, до состояния, в котором сказанное может быть кем-то услышано. Вдобавок ко всему я плохо понимаю, кто я, собственно, такой. Похоже, мне довелось пережить сильное потрясение — вероятно, ставшее чудовищным следствием моего уникального, совершенно невероятного жизненного опыта.
А первоисточником этого опыта явилась старая полуистлевшая книга. Помню, как я нашел ее в одном сумрачном доме близ реки, над черными маслянистыми водами которой всегда клубится туман. Дом этот был очень древним, и вдоль его лишенных окон комнат тянулись ряды книжных шкафов, упиравшихся в потолок и забитых ветхими старинными фолиантами. Кроме того, книги лежали грудами прямо на полу и на крышках грубо сколоченных сундуков; и в одной из таких куч я наткнулся на эту самую книгу. Мне до сих пор неизвестно ее название, поскольку там отсутствовали начальные страницы, но, когда она соскользнула на пол и при падении раскрылась где-то ближе к концу, мне хватило одного лишь взгляда, чтобы голова моя пошла кругом.
А увидел я там формулу — описание последовательных слов и действий, необходимых для совершения жуткого запретного ритуала, о котором мне прежде доводилось читать в тайных, вызывающих отвращение и в то же время зачаровывающих текстах, древние авторы которых имели доступ к самым тщательно охраняемым секретам вселенной. По сути, это был ключ — указатель путей и способов перехода в иные миры за пределами известных нам трех измерений, предмет заветных мечтаний всех мистиков с тех времен, когда человечество было еще юным. В течение многих веков никому из людей не удавалось найти этот ключ или хотя бы узнать, где его нужно искать, — впрочем, этой книге тоже было много веков. Она появилась задолго до зарождения книгопечатания, и эти зловещие латинские фразы начертала старинным унциальным шрифтом[246] рука какого-то полубезумного монаха.
Я помню взгляды искоса и гадкий смешок дряхлого владельца лавки, который сделал рукой непонятный знак, когда я забирал книгу. При этом он отказался взять с меня плату, и лишь долгое время спустя я понял, почему он так поступил. Домой я спешил по узким извилистым улицам и затуманенным набережным, подгоняемый страхом: мне все время чудилось, будто за моей спиной слышны мягкие крадущиеся шаги. Старые покосившиеся дома вдоль улиц, казалось, оживали и дышали ненавистью — словно силы зла внезапно получили доступ в этот мир, прежде бывший для них закрытым. Мне чудилось, будто все эти заплесневелые, изъеденные грибком кирпичные и деревянные стены с нависающими фронтонами следят за мной, тараща тусклые ромбовидные глаза-окна, и готовы в любой момент сдвинуться с места и раздавить меня в лепешку… а ведь я всего-навсего прочел небольшой фрагмент из проклятой книги, прежде чем закрыть ее и вынести из лавки.
Помню, как я наконец приступил к последовательному чтению книги, запершись в мансарде, которую я уже давно приспособил для своих весьма неординарных занятий. Весь большой дом спал — я поднялся наверх уже после полуночи. Кажется, я в ту пору имел семью — хотя подробности семейной жизни видятся мне очень неясно — и в доме было много слуг. Не могу сказать, в каком году это происходило, ибо впоследствии я побывал во многих веках и измерениях, так что мое представление о времени существенно изменилось. Читал я при свечах — помню беспрестанно капавший воск — и под звон колоколов, доносившийся откуда-то издалека. К этому перезвону я напряженно прислушивался, как будто страшась уловить в нем особые, необычные ноты.
Через какое-то время я расслышал скребущий звук за окном мансарды, которое было расположено выше соседних городских крыш. Случилось это сразу после того, как я прочел вслух девятый стих древнего заклинания, с ужасом догадываясь, что за этим последует. Всякий проходящий через магические врата обретает призрачного спутника и с той поры уже никогда не остается в одиночестве. И я вызвал этот призрак — разумеется, с помощью книги. В ту ночь я прошел через врата и был подхвачен вихрем меняющихся времен и мест, а когда утро застало меня в своей мансардной комнате, все в ней — включая стены и мебель — выглядело уже не таким, как прежде.
Изменилось мое восприятие не только комнаты, но и окружающего мира в целом. Каждый эпизод настоящего теперь включал в себя элементы из прошлого и будущего, а некогда знакомые предметы казались чужими, поскольку я видел их в расширенной временной перспективе. С того времени я постоянно пребывал в фантастическом мире, состоящем из неведомых мне или едва узнаваемых объектов, и после каждого нового пройденного рубежа мне становилось все труднее опознавать вещи, некогда бывшие привычной частью моего повседневного бытия. Никто другой не видел вокруг то, что виделось мне, и я предпочитал молчать и сторониться людей, чтобы они не сочли меня сумасшедшим. Собаки боялись меня, так как чуяли постоянно следующую за мной потустороннюю тень. Я все больше времени посвящал чтению забытых и запретных книг, к которым меня влекло открывшееся мне новое видение вселенной, и преодолевал все новые пространственно-временные врата, погружаясь в глубины неведомого космоса.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
